14 и 15 июня 1910 г.
Судебное следствие по делу Рипса заняло два заседания “Cour d`Assises” 14 и 15 сего июня и заключалось в кратких словах в следующем:
Показания обвиняемого Рипса, объяснявшегося чрез переводчика, продолжались свыше двух с половиною часов; распространившись о своем детстве и условиях, в которых он был воспитан - в довольно зажиточной еврейской, патриархальной, коммерческой семье, не страдавшей национальною нетерпимостью и с равным участием относившейся как к единоверцам, так и к русским, - Рипс перешел к подробному изложению причин, приведших его к вступлению в ряды революционеров, именно:
Сделавшись совершеннолетним и занявшись коммерческими делами отца, в то время уже старого и больного, Рипс на деле ознакомился с невозможными условиями жизни, в которые были поставлены в России рабочие, мужчины, женщины и дети - работавшие по 13-15 часов в сутки за грошовое вознаграждение, безжалостно эксплуатируемые своими хозяевами. Одновременно, при своих путешествиях по России, ему неоднократно пришлось быть свидетелем тех жестоких незаслуженных преследований со стороны представителей власти и жандармских, и полицейских чинов, коим подвергалось беззащитное рабочее население России. как еврейское, так и русское.
Все это вместе взятое привело Рипса в 1904 г., после смерти родителей, к вступлению в ряды борцов за свободу русского народа; сделавшись искренним, убежденным революционером, Рипс, по его словам, никогда однако не примыкал ни к какой из революционных русских организаций в противность заключению Московского Охранного Отделения, считавшего его за максималиста.
Перейдя к обстоятельствам ареста его в Москве в ноябре 1906 г. - времени первого его столкновения с полковником фон-Коттеном, тогда помощником начальника Московского Охранного Отделения, - по несправедливому, по словам Рипса, обвинению в соучастии в покушении на убийство Московского Градоначальника Генерала-Майора Рейнбота,1 Рипс объяснил, что этот арест и последовавшая административная ссылка по постановлению особого Совещания в Сибирь послужили первою причиною неприязненных его чувств к полковнику фон-Коттену.
Кратко упомянув о побеге из ссылки и последующих двух годах, Рипс перешел к описанию событий, имевших место за вторичным его арестом в Москве в феврале 1909 г., когда полковник фон-Коттен предложил ему, во избежание вторичной ссылки в Сибирь, поступить на службу Охранного Отделения в качестве, по заявлению Рипса, “агента-провокатора”.
Рассказ Рипса о его свиданиях и переговорах с полковником фон-Коттеном в России до отъезда последнего заграницу, в общем, кроме некоторых мелких подробностей, совпадает с показанием о том же полковника фон-Коттена. Существенная разница вышла только по двум пунктам:
По одному - основному - Рипс показывал, что полковник фон-Коттен сделал ему совершенно ясное предложение служить в Полиции в качестве “агента-провокатора” (agent-provocateur), постаравшись проникнуть в верхи партии социалистов-революционеров, в каковом лице, со времени разоблачения Азефа, чувствовалась большая необходимость, - а не “секретного сотрудника” (agent-indicateur), как впоследствии в своем свидетельском показании утверждал полковник фон-Коттен.
По другому - Рипс показал, что полковник фон-Коттен первый сделал ему, ничем с его стороны не вызванное, предложение поступить на службу полиции, тогда как фон-Коттен заявил, что Рипс, ранее бывший, по вынесенному фон-Коттеном впечатлению, искренним революционером, при одном из своих свиданий в начале 1909 г. высказал ему свою неудовлетворенность революционною средою, “пустотою в жизни” и желанием заменить эту пустоту какими-либо иными интересами. Это заявление дало полковнику фон-Коттену повод сделать Рипсу предложение вступить в число секретных сотрудников. Однако в показании Рипса отсутствует какое-либо указание на то, чтобы полковник фон-Коттен, предлагая Рипсу сотрудничать подговаривал его совершить какое-либо преступление во Франции, на что проскальзывали инсинуации в первых статьях французских газет по поводу покушения Рипса.
Эта часть показаний Рипса дала затем защите богатый материал для обеления его и осуждения как полковника фон-Коттена лично, так и всей системы русского политического розыска, построенного, по словам защитника мэтра Вилльма, исключительно на преступном приеме провокации чрез агентов-провокаторов, что Вилльм подтверждал многими примерами, почерпнутыми им из показаний свидетелей, вызванных защитою.
По заявлению Рипса он, честный революционер, не мог безнаказанно перенести нанесенного ему полковником фон-Коттеном оскорбления и тогда же замыслил убить своего оскорбителя, с которым у него кроме того уже были старые счеты по прежней незаконной, будто бы, ссылке в Сибирь, которой, по его словам, он был обязан фон-Коттену.
Сделанное ему предложение Рипс однако решил принять но с совершенно обратною целью, не искренно служить полиции, но напротив, поступив “агентом-провокатором”, разоблачить в интересах революционеров всех других подобных предаталей-провокаторов. Преследуя эту цель, Рипс отложил исполнение своего преступного замысла - рассчитаться с фон-Коттеном до другого времени. Вообще в течение своего продолжительного, хорошо видимо обдуманного и ловко построенного показания, Рипс несколько раз высказывал созревшее у него твердое категорическое намерение убить полковника фон-Коттена и сожаление, что ему не удалось таковое на деле осуществить.
В дальнейшем пересказ Рипсом подробностей его поездки в Париж, свиданий там с полковником фон-Коттеном и неким “Александровым”, он же “Люсьен”, его показание существенно не отличается от показания в этой же части полковника фон-Коттена. Рипс заявил при этом, что ему не было точно известно, кто именно был этот “Александров-Люсьен”, с которым познакомил его в Париже фон-Коттен и который рекомендовался Рипсу как начальник русской секретной полиции в Париже.
На обращенные к нему вопросы, почему именно он не покушался на жизнь полковника фон-Коттена ранее при своих первых с ним свиданиях в Париже в кафе, а сделал это только при последнем с ним свидании в своей комнате в отеле по улице Боливар, - втором свидании в том же отеле - Рипс ответил, что не мог стрелять первые раза, находясь в общественном месте из боязни ранить кого-либо из посторонних, особенно французов. Относительно же первого свидания их в отеле отозвался, что оно было слишком кратко и он не мог привести в исполнение свой план. При этом Рипс опять категорически подтвердил свое вполне обдуманное намерение убить во чтобы то ни стало полковника фон-Коттена. Этим закончилось показание Рипса, данное им вполне спокойным тоном и видимо заранее хорошо им обдуманное во всех подробностях.
После Рипса были допрошены свидетели обвинения и первым из них полковник фон-Коттен, показание которого, длившееся около часу, в общем, за исключением некоторых подробностей, о которых упомянуто выше, не разнилось от показания Рипса о их взаимных сношениях.
В течение своего показания полковник фон-Коттен особо настойчиво заявил, что Рипсу было им предложено служить в Охранном Отделении в качестве именно секретного сотрудника” (agent-indicateur или collaborateur secret), а никак не “агент-провокатора”, ибо таковые в русской полиции не допускаются и, если иногда и случаются в этом отношении злоупотребления, когда сотрудники выходят из пределов своей работы, то таковые случаи всегда строго преследуются.
Следует особенно отметить в показании полковника фон-Коттена его великодушное отношение к подсудимому, так как данный им о Рипсе отзыв был скорее благоприятен для последнего.
Защитник Вилльм в своих вопросах полковнику фон-Коттену приложил особое старание выяснить личность” друга”, сопровождавшего Коттена утром 8 мая; он добивался узнать, не называл ли фон-Коттен, при своей остановке в Берлине при возвращении в Петербург, одной знакомой ему даме имя этого лица, - а также, кто была эта дама. На эти вопросы защиты полковник фон-Коттен отзывался. что не признает возможным дать ответ.
В виду неоднократных выступлений свидетелей защиты против русского правительства, полковник фон-Коттен сделал заявление о том, что он прибыл в суд по распоряжению правительства для дачи показаний исключительно по настоящему делу и не уполномочен отвечать на какие бы то ни было показания, выходящие из рамок его личного дела.
[...]
Из свидетелей защиты в первый день заседания был допрошен лишь один, некий Тобианский-Дальтоф, бельгиец, понимающий по-русски, живший одновременно с Рипсом в отеле улицы Боливар. В его показании было интересно и отмечено прокурором одно только заявление. что Рипс сказал ему, свидетелю, в Комиссариате, что стрелял в полковника фон-Коттена в отместку за сделанное ему бесчестное предложение быть “agent-indicateur” (т.е. “указателем”) полиции и что он не жалеет о том, что его покушение было безуспешно. - Указание на упомянутое Рипсом в разговоре со свидетелем слово “indicateur” было особенно подчеркнуто прокурором.
На этом закончилось первое заседание.
На втором, 15 июня, продолжались показания свидетелей защиты, ничего по существу дела о покушении Рипса на полковника фон-Коттена не сказавших и не сообщивших никаких новых, не бывших уже в обсуждении, фактов. Все они повторили уже появившиеся в печати россказни о действиях русского правительства и органов его секретной политической полиции, стараясь с очевидностью доказать, что эта полиция может действовать исключительно только при наличности необходимых ей “агентов-провокаторов” без чего и самое существование охраны является беспричинным.
[...]
По окончании свидетельских показаний слово было предоставлено представителю гражданского истца, полковника фон-Коттена, мэтру Лабори, который произнес обстоятельную, блестящую речь, длившуюся около полутора часов.
Прежде всего Лабори заявил, что полковник фон-Коттен вступил в дело вовсе не с целью добиваться осуждения Рипса, а исключительно только в качестве гражданской стороны, для защиты своего доброго имени от тех несправедливых, тяжких, оскорбительных для его, фон-Коттена, чести обвинений, которые сыпались на него в течение всего судебного следствия. В виду этого он, Лабори, защищая интересы фон-Коттена, может и будет говорить только по существу дела, не отвечая на нападки, не относящиеся непосредственно до его клиента. Лабори высказал, что, оставляя за собою полную свободу мнения и действий, он считает долгом в интересах истины привести в своей речи все те официальные данные, которые предоставлены истцом в его распоряжение.
В виду заявлений Рипса и некоторых свидетелей защиты о том, что офицеры Корпуса Жандармов не принадлежат к составу русской армии, являясь какими-то особыми “полицейскими офицерами”, презираемыми в армии, Лабори объяснил, что Отдельный Корпус Жандармов, состоящий из офицерских и нижних чинов, пополняется исключительно из рядов армии и, что полковник фон-Коттен, принадлежащий, как сказано, к офицерам армии, занимает ответственный, соединенный с риском для его жизни, пост и никогда не отступал ни перед какою опасностью, всегда честно, по долгу совести и присяги, исполняя свои тяжелые обязанности и руководясь в своих действиях распоряжениями своего начальства - Министра Внутренних Дел.
Каковы же были эти распоряжения в отношении пользования Охранными Отделениями услугами секретных сотрудников из членов революционных организаций - Лабори указал подробно, сославшись на обширную речь Председателя Совета Министров Статс-Секретаря Столыпина, произнесенную Его Высокопревосходительством в Государственной Думе 11 февраля 1909 г. вследствие запроса по делу Азефа;2 прочтя из этой речи много выдержек, Лабори доказал, что русское правительство не допускает в действиях своих полицейских розыскных органов никакого провокаторства, строго таковое преследуя.
[...]
Установив твердо это основное положение, Лабори перешел к краткой характеристике революционеров и их этике, иллюстрируя последнюю предоставленными в его распоряжение официальными данными о количестве террористических актов, совершенных в России за последние три года, а также сведениями о действующей в Париже весьма деятельной революционной контр-полиции.
[...]
Заканчивая свою речь, Лабори вновь подтвердил, что гражданская сторона нисколько не заинтересована в осуждении Рипса.
Прокурор, avokat general Servin, в краткой речи указал на собственное полное сознание Рипса в преднамеренности совершенного им покушения на убийство полковника фон-Коттена и просил обвинительного вердикта; при этом, воспользовавшись показанием свидетеля Тобианского-Дальтоф, прокурор обратил внимание присяжных на тот факт, что Рипс в разговоре со свидетелем говорил, что полковник фон-Коттен принял его на службу в качестве “агента-указателя” (agent-indicateur), в противность последующим уверениям Рипса, что полковник фон-Коттен имел намерение сделать из него, Рипса, агента-провокатора, “второго Азефа”, по его собственному показанию.
Защита выступила в лице: сперва мэтра Томазини, а затем мэтра Вилльма.
Томазини, француз, выросший в России и свободно владеющий русским языком, в недлинной речи распространился о нынешнем политическом положении России и о тех ужасных репрессиях, которых он был личным, будто бы, свидетелем и коим имеют несчастье подвергаться в России все политические противники самодержавного режима.
Вилльм говорил два с половиною часа, подробно доказывал ссылками на свидетелей и многочисленные факты, что русское правительство иначе как путем провокации бороться с революцией не может, что полковник фон-Коттен всегда, будто бы, широко и умело пользовался провокаторами, по указанию и примеру своего, будто бы, ближайшего начальника генерала Герасимова, и что поэтому удостоверение его, что правительство провокации не допускает, не заслуживает доверия.
Речь Вилльма, хотя и талантливая и убежденная, страдала излишними подробностями и длиннотою, он выложил против русского правительства весь предоставленный в его распоряжение революционерами материал для доказательства своей основной тезы и в заключение, в виду всех приведенных им, в подтверждение нравственной невиновности Рипса, данных, просил о его оправдании.
Для усиления своего ходатайства Вилльм указал присяжным заседателям и на то еще обстоятельство, что в случае признания Рипса виновным в предумышленном покушении на убийство, он будет подвергнут наказанию минимум в пять лет одиночного тюремного заключения, что является слишком тяжелым наказанием, несоответственным незначительности причиненных им полковнику фон-Коттену повреждений.
После непродолжительного совещания присяжные заседатели вынесли Рипсу оправдательный приговор, отрицательно ответив на поставленные им два вопроса:
Первый - виновен ли Рипс, Михаил, он же Витков, в том, что 8 мая 1909 г. в Париже совершил покушение на предумышленное убийство фон-Коттена, каковое покушение, быв начато исполнением, было остановлено и не доведено до конца исключительно по причинам, от воли Рипса независевшим.
Второй - было ли совершено означенное покушение на предумышленное убийство с заранее обдуманным намерением.
В виду последовавшего оправдательного приговора и несостоятельности Рипса, мэтр Лабори, по желанию полковника фон-Коттена, отказался от заявленного им гражданского иска о взыскании с Рипса судебных издержек и одного франка убытков.
ГАРФ. Ф. 102. Ос. Отд. 1909 г.
Д. 220. Лл. 211-221(об.).
1 Рейнбот Анатолий Анатольевич (1868-1918) - генерал-майор свиты, в 1906-1907 московский градоначальник; попал под суд по обвинению в самовольном расходовании кредитов.
2 Утверждая, что Е.Азеф “такой же сотрудник полиции, как и многие другие”, а “провокация сама по себе есть акт настолько преступный, что для революции не безвыгодно, с точки зрения общественной оценки, подвести под это понятие действия каждого лица, соприкасающегося с полицией”, П.А.Столыпин, объяснял, что правительство”считает провокатором только такое лицо, которое само принимает на себя инициативу преступления, вовлекая в это преступление третьих лиц, которые вступили на этот путь по побуждению агента-провокатора” (П.А.Столыпин. Нам нужна Великая Россия. Полное собрание речей в Государственной Думе и Государственном Совете (1906-1911). М., 1991, с. 189-190).
Использованы материалы сайта www.auditorium.ru