39. Выписка из показаний генерал-лейтенанта П.Г.Курлова, 14–19 октября 1911 года.

Высочайшим повелением от 21 мая сего года на меня было возложено руководительство всеми мерами охраны во время поездки Его Императорского Величества в Киев, Овруч, Чернигов и Крым, причем в ведении моем находились меры как по наружной охране, так и по предупреждению и пресечению преступлений политического характера. В отношении дворцового коменданта сохраняла силу ст. 9 Положения об этой должности в том смысле, что по вопросам охраны распоряжения его оставались обязательными для всех начальствующих лиц, а в том числе и для меня в местах пребывания Государя Императора, под коими я понимаю не только дворцы, но и те города, в которых Его Величество имеет пребывание, хотя бы и временное. Испрашивать же предварительно разрешения дворцового коменданта на принятие тех или других мер я не был обязан. Я вместе с тем считаю, что власть коменданта объемлет лишь меры наружной охраны, а политического розыска не касается; такое же положение, как показала и практика, признавал всегда и генерал-адъютант Дедюлин. Я считал необходимым осведомлять его о всех моих общих предположениях по наружной охране, а равно и о всем выдающемся в области политического розыска для принятия им соответственных мер по своей части. В таком же соотношении я считал себя и к флаг-капитану Его Величества по вопросам морской и речной охраны. Что касается до дворцовой полиции, то в пределах дворцовой территории она подведомственна исключительно дворцовому коменданту. При выездах Его Величества в места посещений, если в таковые наряжается дворцовая полиция, она также должна оставаться в подчинении коменданта, но я в исключительных случаях, основываясь на Высочайшем повелении от 21 мая, считал бы себя вправе отдавать чинам этой полиции приказания, доводя затем о них до сведения дворцового коменданта. Все эти вопросы общего характера не вызывали на практике недоразумения ввиду полного согласия в деятельности моей и дворцового коменданта. Начальник подведомственной дворцовому коменданту охранной агентуры полковник Спиридович был командирован дворцовым комендантом в мое распоряжение со времени моих поездок, во время которых обсуждались на местах меры охраны, причем он возвращался к своим прямым служебным обязанностям на время пребывания Его Величества в шхерах. В означенной командировке Спиридович являлся представителем дворцового коменданта и в то же время исполнителем моих распоряжений по секретной охране. Полковник Спиридович присутствовал также при докладах в Киеве и Севастополе начальниками местных розыскных учреждений сведений, касавшихся положения политического розыска, т.е. вопросы эти имели связь с деятельностью секретной охраны и, кроме того, я считал полезным мнение по такого рода делам Спиридовича, как человека опытного в розыске. Мною не было возлагаемо на полковника Спиридовича обязанностей быть постоянно в курсе розыскных дел для соображений по секретной охране, но в действительности, в силу того, что мы жили в одних и тех же помещениях, он знал почти обо всем, хотя при некоторых докладах и отсутствовал. В отношениях моих к киевскому генерал-губернатору и местным губернаторам я считал свои распоряжения по всем вопросам охраны, согласно упомянутому выше Высочайшему повелению, обязательными для всех чинов, до коих они касались. Относительно генерал-адъютанта Трепова я должен добавить, что в силу указаний покойного министра внутренних дел и данных, представленных к расследованию, я принял все меры к тому, чтобы все распоряжения мои по охране в Киеве были согласованы с взглядами генерала Трепова.
Во время моих подготовительных поездок, а также во время работы в Киеве непосредственно при мне состояли: и. о. вице-директора департамента полиции, статский советник Веригин, полковник Спиридович и секретари: по военной части подполковник Пискунов и по гражданской чин[овник] особ[ых] пор[учений] Сенько-Поповский, а также мой адъютант шт[абс]-ротм[истр] Канабеев . Веригин при поездке не сохранял своих обязанностей вице-директора д[епартамен]та, а являлся скорее чиновником особых поручений, ввиду чего, с моей точки зрения, он не должен был иметь в глазах местных властей значения представителя д[епартамен]та со всеми функциями, присвоенными означенной его должности. И в д[епартамен]те Веригин нес такие обязанности (по секретарской части и по личному составу), которые переноситься на места даже не могли. В совещаниях, устраивавшихся мною на местах для предварительного обсуждения мер охраны, Веригин принимал участие наравне с секретарем, но высказывал и свое мнение, а, главным образом, служил мне для справок. Собственно розыскным делом Веригин и по службе в д[епартамен]те не занимался. Он исполнял мои отдельные поручения, но без права самостоятельного разрешения деловых вопросов. При командировках Веригина в Ракониджи и Гомбурге он являлся главным представителем М[инистерст]ва внутр[енних] дел и одною из существеннейших задач его являлось объединение д[епартамен]та полиции и органов дворцового коменданта, то было особенно достижимо ввиду хороших личных отношений Веригина с полковником Спиридовичем. Связующим звеном между мною и д[епар-тамен]том полиции во время последней поездки Веригин не являлся.
Подполковника Кулябко я знаю еще со времени управления мною Киевскою губерниею и считаю его за одного из хороших офицеров корпуса жандармов. До известных разоблачений Бурцева и Бакая Кулябко, как и другие начальники охранных отделений, располагал силь-ною агентурою, которая, однако, после этих разоблачений сильно ослабела. Ввиду этого, а отчасти, может быть, и несколько обостренных отношений подп[олковника] Кулябко к заведующему особым отделом д[епартамен]та полиции полковнику Еремину, д[епартамен]т весьма нередко выступал с обвинениями против Кулябко, находя его неосведомленным в положении некоторых революционных групп в Киеве. Кроме того, Кулябко позволял себе резкое отношение к д[епартамен]ту в сношениях и, не знаю почему, замедление ответами на его требования. Все это привело к тому, что Кулябко был вызван, как и многие другие в разное время, в Петербург и здесь в моем присутствии, в помещении департамента, представил свои объяснения по поводу предъявленных ему особым отделом обвинений. Я признал их частью основательными и дал соответственные указания Кулябке, а некоторые заявления особого отдела нашел недостаточно обоснованными. Полковник Спиридович обращался как-то ко мне с просьбой обратить внимание на придирки д[епартамен]та к Кулябке, но эта просьба не была в связи с означенным вызовом Кулябки в Петербург. Относительно перевода Кулябко в Москву вопрос возникал еще тогда, когда полк[овник] фон Коттен оттуда был переведен в Петербург, причем Кулябко от этого назначения отказался, почему вновь та же комбинация и не возобновлялась. 1 сентября сего года утром я беседовал с покойным ст[атс]-секретарем Столыпиным о делах д[епартамен]та полиции, говорил и насчет фон Коттена, в работе которого я замечал ряд дефектов, вероятно, упоминал и о неудовлетворительной разработке им сведений, доставленных ему еще задолго до того Богровым, но о каком-либо окончательном решении перевести фон Коттена из Петербурга речи не было.
Во время киевских торжеств подп[олковник] Кулябко нес следующие обязанности: заведовал охранным отделением, руководил народной охраной и бывал в местах Высочайших посещений в качестве начальника охранного отделения, т.к. он находил необходимым следить за своими подчиненными. Вопроса о том, что все это мешает подп[олковнику] Кулябке нести его прямые обязанности по заведованию охранным отделением, не возникало и я считал, что начальник районного охранного отделения едва ли нуждался во вмешательстве в то, что он может или не может выполнить в кругу своих функций. Подп[олковник] Кулябко не докладывал мне о том, что в охранном отделении не достает офицеров для работы, и я ему не отказывал в усилении состава отделения за недостатком денежных средств. Равным образом о недостаточности офицеров в отделении мне ничего не говорил и полковник Спиридович. Еще во время моей подготовительной поездки в Киев подп[олковник] Кулябко просил меня о скорейшем замещении вакансии его помощника, ввиду чего мною это и было сделано немедленно. О замещении получившего временную командировку офицера для поручений при отделении Нагродского, насколько я помню, подполковник Кулябко мне не докладывал. Во всяком случае я могу удостоверить, что никогда отказа в усилении состава Киевского охранного отделения не могло бы последовать с моей стороны, так как подобную меру я счел бы безусловно необходимою, если бы начальник отделения возбудил бы подобный вопрос. Когда вследствие заявлений Богрова ротмистр Муев был командирован в Кременчуг, то я предполагал вызвать из Кременчуга полк[ов-ника] Кременецкого, дабы не возбудить подозрений появлением в Кременчуге двух офицеров, но подп[олковник] Кулябко не нашел необходимости в привлечении Кременецкого к отделению. Во время подготовительной и последней поездок в Киев начальник отделения подп[ол-ковник] Кулябко подробно докладывал мне о положении революционных организаций и на основании этих сведений были решены меры ликвидаций и дальнейшего наблюдения за неблагонадежными лицами. Проверки фактического положения агентуры по дневникам и агентурным записям я не производил и поручений по этому предмету никому не давал.
Относительно осведомления меня подполковником Кулябкой я ему поручил докладывать мне обо всем заслуживающем внимания, как, например, об имеющем касательство к Высочайшему приезду, к проявлению деятельности организаций боевого направления и т.п., причем определенного времени для докладов Кулябко не имел, а должен был являться ко мне во всякое время по мере надобности. Со своей стороны я ставил его в известность о всем, что получал в пределах его функций из д[епартамен]та полиции, а в выдающихся случаях, как, например, по разработке секретных данных о террористе Слетове, об одной девице, указанной в депеше д[епартамен]та, о группе, наблюдавшейся в Финляндии, я лично руководил розыскными мерами.
На организацию охраны во время поездки Его Величества в Киев и другие места было ассигновано из десятимиллионного фонда триста тысяч рублей. Сумма эта явилась повторением ассигнования на пре-жние поездки Государя Императора, хотя я лично, при первоначальном обсуждении этого вопроса с покойным министром внутренних дел высказал опасение, что означенных денег не хватит на охрану, так как поездка Его Величества в этот раз была продолжительнее и обнимала больший район по сравнению с поездками в Ригу и Полтаву. Распоряжение означенною суммою было предоставлено мне, причем я считал, что она назначена не на удовлетворение нормальных потребностей местных органов управления, а только на усиление их средств по случаю Высочайшего путешествия и на все те экстренные надобности, которые вызывались таковым. В смысле отчетности я получал расписки только лиц, коим выдавал деньги от себя, подробности же расходования ими этих сумм с оправдательными документами представлялись ими непосредственно в департамент полиции для ближайшего учета. Из упомянутых 300 тысяч рублей ко времени моего отъезда в Киев в августе оказалось уже разассигнованным департаментом, кажется, 164 тысячи рублей, ввиду чего, не зная точно программы своих поездок с Высочайшим Двором и предполагая остаться после Киева в Ялте, я взял из департамента остаток сперва в размере 125 тыс. рублей, а затем и последние 11 тыс. Означенная сумма в 125 тыс. руб. образовалась из 90 тыс. доставленных мне казначеем д[е-партамен]та и 25 тыс., полученных по моему приказанию секретарем моим Сенько-Поповским. Кроме того, по моему распоряжению был выдан аванс ст[атскому] советнику Веригину в размере 10 тыс. руб. на удовлетворение суточными лиц, состоявших при мне, а рано на издержки, не подлежавшие оглашению. Таких издержек, однако, не оказалось, ввиду чего упомянутый аванс израсходован на обыкновенные надобности по охране. При получении аванса Веригин был мною поставлен в известность о назначении этих денег. Насколько я помню, я, ввиду отсутствия расходов из аванса по его первоначальному назначению, предполагал первоначально приказать Веригину отдать эти деньги Сенько-Попов-скому, но потом взял их лично у Веригина. Было это во время последней поездки в Киев, но точнее времени не помню. Означенное распределение порядка выдачи из 300 тыс. фонда не вызывало никаких затруднений и в течение всей поездки не было случая недостатка у меня денег на удовлетворение нужд охраны. Для использования на местах денежных средств я распорядился переводом 50 тыс. в Киев и 30 тыс. в Севастополь, остальные же деньги оставались у Сенько-Поповского и у меня для текущих расходов по охране. Кулябко никаких денежных сумм не возвращал ни мне, ни лицам, состоявшим при мне. Последние 15 тыс. на Киевское охранное отделение по моему приказанию были уже переведены без указания фамилии его начальника.
26 августа сего года днем, но еще до завтрака, ко мне в Европейскую гостиницу в Киеве явился подп[олковник] Кулябко и доложил мне о происшедшем в тот же день самоубийстве в охранном отделении некоего Муравьева, находившегося под наблюдением ввиду полученных сведений о том, что он скрывается от угрожавшего ему наказания каторгой. На мой вопрос, почему Муравьева не обыскали при самом задержании, а дали ему возможность войти в отделение без предварительного осмотра, Кулябко доложил мне, что негласные сведения о Муравьеве не давали никаких оснований предполагать какие-либо выступления с его стороны. Вечером перед обедом я узнал, что Спиридович и Веригин обедают у Кулябки и что труп Муравьева остается в отделении, ввиду чего я поручил шт[абс]-ротмистру Канабееву или подп[ол-ковнику] Пискунову сообщить прокурору судебной палаты Чаплинскому о желательности скорейшего прибытия в отделение представителя прокурорской власти.
На следующий день утром ко мне вновь явился Кулябко и в моей приемной комнате начал докладывал о заявлении, сделанном ему накануне Богровым. Видя, что доклад имеет серьезное значение, я перешел в свой кабинет и позвал к себе Спиридовича. Тут же находился и Веригин. Из доклада Кулябки выяснилось затем следующее. Богров состоял у него и ранее сотрудником, сведения которого были всегда очень ценны и достоверны: им даны, по словам Кулябко, Южно-Русская группа максималистов, две лаборатории бомб и предупреждение экспроприаций в Технологическом институте. Означенный Богров явился к нему, Кулябко, 26 августа вечером и рассказал ему, что в бытность его в Петербурге он познакомился там с одним господином, которого, как кажется, он называл Николаем Яковлевичем и который был также в сношениях с Кальмановичем и Лазаревым. В последнее время Богров, которого Кулябко называл мне кличкою «Аленский» находился под Кременчугом, куда к нему явился Николай Яковлевич, узнавший его адрес в Киеве, где у отца «Аленского»-Богрова есть дом. Зная о революционном направлении Богрова, Николай Яковлевич сообщил Богрову, что революционеры решили совершить «крупное дело» во время киевских торжеств и именно в конце таковых, рассчитывая, что охрана к этому времени ослабеет. При этом «Николай Яковлевич» просил Богрова устроить для группы квартиру в Киеве и моторную лодку для переезда в Киев. Со своей стороны, Богров заявил «Николаю Яковлевичу», что лично он хотя и признает пользу террора, но не способен выполнить убийство и что играть во всем этом деле роль пешки, без знания подробностей замысла, он не желает. На это «Николай Яковлевич» ответил ему, что он будет посвящен и в детали дела. По поводу доклада Кулябки Спиридович и Веригин сообщили мне, что они накануне присутствовали по приглашению Кулябки при объяснениях его с Богровым, который в смысле достоверности произвел на них хорошее впечатление. Далее Кулябко высказал мысль, что для террористов может быть устроена квартира у вдовы его бывшего письмоводителя, на что я ответил решительным отказом, находя такой способ наблюдения недопустимым, после чего было решено, что Богров сам озаботится насчет квартиры, хлопотать же относительно моторной лодки я решительно воспретил. Далее, ввиду указаний на Петербург и Кременчуг, я распорядился о поручении фон Коттену по телеграфу разработать данные о Кальмановиче и Лазареве и командировать ротмистра Муева в Кременчуг с филерами. Ближайших указаний по поводу задачи Муева в Кременчуге я не давал и с ним не говорил, но это было мною поручено подполковнику Кулябке. Я помню, что обеспокоенный вообще возможностью «налетов» террористических групп, я высказал, что какое в данном случае счастье, что удалось иметь сведения об автономной группе, на что Спиридович заметил, что это относится не только к счастью, но и к тому, что есть такой хороший агент, как Богров. Из доклада Кулябки о сношениях Богрова с «Николаем Яковлевичем» было видно, что «Николай Яковлевич» обратился к содействию Богрова потому, что последний, будучи революционно настроен, не выступал в активной деятельности, почему связь с ним не была опасна для «Николая Яковлевича». Кулябко докладывал также мне, что Богров от него отошел как сотрудник и переехал в Петербург, где был сведен Кулябкой с Коттеном, который, однако, как говорил Кулябке Богров, относился к заявлениям Богрова настолько поверхностно, что Богров, привыкший к полному к нему доверию, прервал свои отношения с Коттеном и после того с Кулябкой дел также не имел до явки его к нему 26 августа. По словам Кулябки, Богров сотрудничал в отделении больше по убеждению и в деньгах не нуждался, будучи состоятельным человеком, но он, Кулябко, иногда помогал ему материально. Я не задавал Кулябке вопроса о том, поскольку Богров может и теперь пользоваться доверием ввиду перерыва в его деятельности, как агента, и разрыва с Коттеном, так как вопрос о доверии к Богрову был категорически разрешен отзывом Кулябки. Доклад о заявлении Богрова был сделан мне словесно и он мне не представлял никакого письменного доклада Богрова, быть может, Кулябко делая мне устный доклад, читал по какой-нибудь записке, бывшей у него для памяти в руках, но мне он никакого документа такого рода не предъявлял. Если бы Кулябко сделал это, то я непременно прочитал письменное заявление Богрова. Сколько времени прошло между свиданием Богрова с «Николаем Яковлевичем» под Кременчугом и явкою Богрова к Кулябке 26 августа, Кулябко мне не докладывал, но из слов Кулябки о том, что Богров явился к нему весьма встревоженный и как бы торопливо, я вынес впечатление, что Богров приехал к Кулябке непосредственно из-под Кременчуга. Я положительно не помню, чтобы Кулябко или Спиридович или Веригин говорили мне во время означенного доклада, что Богров мотивировал свою явку к Кулябке с заявлением тем, что он, Богров, прочитал в газетах о намерении террористов заняться министром внутренних дел и что ему, Богрову, стало известным о самоубийстве какого-то лица в охранном отделении. Думаю, что об этом вовсе говорено не было, так как иначе я, хотя бы даже и впоследствии, остановился на вопросе о связи между Муравьевым и Богровым, на которую, однако, никаких указаний не было, до дня моего отъезда из Киева, когда впервые мне по этому поводу доложил полковник Шредель, указавший, что прислуга Богрова опознала в Муравьеве лицо, посещавшее Богрова. Коттен не запрашивался о том, как у него работал Богров и какой он может дать отзыв о последнем, так как Коттен, очевидно, дал бы отрицательный отзыв ввиду приведенного выше отношения его к Богрову, к которому он, по докладу мне Кулябки, отнесся без должного доверия и очень поверхностно. Кроме того, как я указал выше, вопрос о доверии к заявлению Богрова уже был решен в положительном смысле. При обсуждении первого заявления Богрова не возникал вопрос о том, какое положение должен занять Богров, если бы террористическая группа неожиданно прибыла в Киев. Напротив того, как я понимал из доклада, Богров должен был вернуться в Кременчуг и там свидеться с «Николаем Яковлевичем», ввиду чего и были сделаны распоряжения о командировании Муева в Кременчуг и поручение Коттену, установив наблюдение за Кальмановичем и Лазаревым, сопровождать их наблюдением в случае выезда. Вопрос о предоставлении «Николаю Яковлевичу» Богровым своей квартиры не возбуждался вовсе, так как, по моему мнению, Богров должен был вернуться в Кременчуг. Если бы такое предположение о том, что «Николай Яковлевич» может приехать в Киев к Богрову, возникало, то, очевидно, во-первых, квартира Богрова была бы обставлена наблюдением со дня его заявления, а, во-вторых, не было бы смысла посылать Муева в Кременчуг для наблюдения и поручать Коттену сопровождать филерами группу Кальмановича. Все значение надзора за Кальмановичем и Лазаревым в Петербурге и сопровождение их оттуда наблюдением заключалось именно в том опасении, что террористическая группа могла появиться в Киеве, не придя в соприкосновение с Богровым. Я не давал указаний, чтобы Муев был познакомлен с Богровым. Не было также приказываемо Кулябке учредить наблюдение за Богровым. При первом докладе Кулябки не говорилось ничего о том, что террористы имеют в виду посягательство на жизнь статс-секретаря Столыпина; было указано лишь, что, по словам Николая Яковлевича, затевается «крупное дело». Поэтому мое впечатление было таково, что замыслы террористов были угрожающими в отношении Священнной особы Его Величества. Разговор о статс-секретаре Столыпине и министре Кассо возник лишь при втором докладе Кулябки 1 сентября. При докладе 27 августа никакого разговора о той роли, которой должен был придерживаться Богров в случае, если бы он неожиданно очутился в среде заговорщиков, не было; не было также обсуждаемо и мер, которыми можно было бы обеспечить, с одной стороны, связи его с террористами в Киеве, а с другой, устранить в его связях с ними признаки провокации. По этому последнему поводу я дал только общие указания Кулябке о недопустимости активного участия Богрова в преступном предприятии. После доклада Кулябки 27 августа я выехал для проверки постов, а затем 28 августа я доложил о заявлении Богрова покойному министру внутренних дел. В течение следовавших дней до 1 сентября я справлялся о том, какие известия поступают от Богрова, на что Кулябко докладывал мне об отсутствии таких известий, но в эти же дни мне был доложен ответ Коттена по запросу о группе Лазарева, а также о том, что по делу Муравьева ничего нового не добыто.
1 сентября, между 8 и 9 часами утра, ко мне явился подполковник Кулябко, причем, если я не ошибаюсь, о прибытии его доложил мне полковник Спиридович, который во всяком случае явился тогда ко мне уже осведомленный о том, что мне докладывал Кулябко. Последний при Спиридовиче объяснил мне, что накануне ночью к нему явился Богров и сообщил ему, что к нему, Богрову, прибыл неожиданно накануне же вечером или ночью (точно не помню) «Николай Яковлевич», который и остался у Богрова, найдя, что квартира последнего подходяща ввиду отсутствия отца Богрова. Из дальнейших слов «Николая Яковлевича» Богров узнал, что с ним в Киев прибыла группа, числа членов коих не указывалось, но среди коих была девица «Нина Александровна», имевшая бомбу. Со слов того же «Николая Яковлевича» Богров осведомился, что террористы имеют в виду покушения на жизнь статс-секретаря Столыпина и министра Кассо и что «Нина Александровна» должна была быть в квартире Богрова у «Николая Яковлевича» в тот же день около 12 часов. Наконец, от Богрова Кулябко узнал, что «Николай Яковлевич» имел 2 револьвера и запасные обоймы. Во время означенного доклада я позвал к себе Веригина, который нужен был мне для дачи ему поручений. При какой части доклада он присутствовал, я припомнить не могу, но был до конца его. Их слов Спиридовича я узнал, что он уже послал краткую записку дворцовому коменданту. Кулябко доложил мне, что он уже обставил квартиру Богрова сильным наблюдением из конных и пеших филеров. Более ничего по поводу заявления Богрова не обсуждалось, так как все дело сводилось к моменту появления «Нины Александровны» в квартире Богрова. Каким образом должно было произойти взятие ее в наблюдение, не обсуждалось и об этом речь шла впоследствии. Тотчас после доклада Кулябки я позвонил по телефону покойному статс-секретарю Столыпину и просил его никуда не выезжать до свидания со мною. Вместе с тем, я поручил Веригину предупредить и министра Кассо по телефону, которого, однако, у Кассо не оказалось, ввиду чего я послал к нему Веригина для доклада, что ему, Кассо, угрожает опасность и что я прошу его не выезжать из дому до получения от меня подробных сведений. Зная, что г[осподин] Кассо прибыл в Киев для присутствования, главным образом, на Высочайшем смотре потешных, который должен был состояться в тот же день около 4 часов, я приказал Веригину доложить г[осподину] Кассо, что если он все-таки решит ехать на смотр или куда-либо, то что ему будет предоставлен особый мотор. Припоминаю, что во время упомянутого доклада Кулябки он сообщил мне со слов Богрова, что террористы не имеют в виду посягательства на жизнь Его Величества из опасения еврейского погрома. О том, что Богров был накануне в саду Купеческого собрания, Кулябко мне в этот доклад не говорил, равно как и о сношениях своих с Богровым по этому предмету в течении 31 числа. После доклада Кулябки я отправился к статс-секретарю Столыпину и доложил ему все то, что узнал от Кулябки, обратясь к нему с просьбой пользоваться в дальнейших его поездках мотором, а не открытым экипажем и по новым маршрутам окружным путем. Относительно этого пути мною было приказано Кулябке распорядиться составлением нового маршрута. 29 августа, в тот день, когда Его Величество изволил быть в Лавре, я в присутствии главноуправляющего землеустройством и земледелием Кривошеина просил П.А. Столыпина ехать во дворец не прямым путем по Александровской улице, а через Мариинский парк. Разговор об этом не имел характера перемены установленного для него ранее маршрута, а вытекал из того, что во время пребывания Государя Императора в Киеве статс-секретарь Столыпин не ездил за экипажем Его Величества с министром Двора, как это было установлено при прежних Высочайших поездках, например, в Полтаву и Ригу. Прежде и я следовал в ближайшем экипаже с дворцовым комендантом; в Киеве же генерал-адъютант Дедюлин находился в одном экипаже с бароном Фредериксом, а я ездил в моторе в конце кортежа. В силу чего сделаны были эти изменения в порядке следования статс-секретаря Столыпина и моем – мне неизвестно. П.А. Столыпин ездил в императорском кортеже в Киеве только один раз, прибывая в остальных случаях ранее Государя для встречи Его Величества.
Во время описанного выше доклада моего утром 1 сентября статс-секретарю Столыпину последний сообщил мне, что о содержании заявления Богрова он уже осведомлен письмом генерал-адъютанта Трепова, переданным ему в незапечатанном конверте штабс-капитаном Есауловым, получившим это письмо от подполковника Кулябки, который, вместе с тем, и словесно ознакомил Есаулова с некоторыми подробностями дела. Это последнее обстоятельство П.А. Столыпин признавал крайне легкомысленным со стороны Кулябки, так как Есаулов никакого отношения к охране не имел. От Петра Аркадьевича [Столыпина] я направился домой, но в вестибюле генерал-губернаторского дома увидел директора департамента общих дел Министерства народного просвещения Вестмана , который сообщил мне, что министр Кассо не находит возможным не ехать на смотр потешных на ипподром и что, кроме того, он выезжает по необходимости обедать в ресторан. Я сообщил камергеру Вестману, что если г[господин] Кассо не может отказаться от официальных выездов, то для него будет особый мотор, от частных же поездок я просил все-таки воздержаться. Распорядиться относительно этого мотора я приказал подполковнику Кулябке еще при утреннем его докладе. При этом я высказал камергеру Вестману, что относительно поездки министра Кассо в тот же день в театр, а равно и выездов его в последующие дни я сообщу, разобравшись в положении вещей.
От статс-секретаря Столыпина я вернулся домой в Европейскую гостиницу. Точно время возвращения не помню, но это было до завтрака, т.е. до часу дня. Насколько я припоминаю, первым ко мне явился Веригин и доложил мне, что сейчас был у «них», т.е. в помещении гостиницы, где проживали сопровождавшие меня лица, Богров и сообщил, что «Нина Александровна» дала знать по телефону о том, что она на свидание с «Николаем Яковлевичем» в квартиру Богрова не придет и что встреча ее с «Николаем Яковлевичем» произойдет на Бибиковском бульваре. Я прежде всего спросил Веригина, что это значит «у нас», на что он ответил, что Богров приходил в Европейскую гостиницу. На мое замечание, что напрасно Веригин путается в сношениях с сотрудниками, Веригин объяснил, что встреча его с Богровым произошла потому, что он виделся с Кулябкой в его, Веригина, комнате, так как комната Спиридовича была заперта. Вслед за этим ко мне вошли Кулябко и Спиридович, из коих первый подтвердил доложенное Веригиным. Из этих докладов оказывалось, что свидание «Нины Александровны» и других лиц группы с «Николаем Яковлевичем» должно было произойти около 8 часов вечера на Бибиковском бульваре, место коего было точно указано, но я теперь его не помню. По поводу этих известий началось обсуждение мер, вытекавших из сообщения Богрова. Я выдвинул два положения: первое, если означенное свидание будет иметь целью одни переговоры и даже, может быть, ознакомления революционеров с условиями Высочайшего проезда, если они выйдут на линию проезда; и второе, если они имеют в виду явиться на эту линию с бомбой и оружием и поставить Богрова в положение участника акта. По этому поводу Кулябко доложил, что эти положения предусмотрены и что Богрову поручено закурить папиросу на улице, если террористы будут иметь в виду предпринять покушение. Из этого я понял, что Богров должен был быть на Бибиковском бульваре вместе с «Николаем» и «Ниной». Как мне помнится, на этом совещании было решено во втором случае арестовать всю группу вместе с Богровым. Была ли эта мера обсуждена Кулябкой, Спиридовичем и Веригиным до доклада мне, я не знаю. При первом же, указанном выше, положении группа должна была быть взята в наблюдение и арестована на квартирах для разыскания бомб. Детали наблюдения в этом случае я не обсуждал, но понимал их так, что наблюдение начнется от квартиры Богрова, когда он с «Николаем Яковлевичем» выйдет из своей квартиры. На случай, если бы «Николай Яковлевич» вышел один, то было условлено, как говорил мне Кулябко, что Богров бросит из своей квартиры на улицу записку. Кулябко далее сообщил мне, что, по словам Богрова, ему было невозможно выходить в этот день, не возбуждая подозрений в «Николае Яковлевиче», ввиду чего он условился также выбросить на улицу записку, каковой сигнал означал бы, что ему необходимо дать знать о чем-нибудь. На этот случай Кулябко должен был послать к Богрову посыльного с запиской от имени будто бы француженки Даржан, причем Богров с этим же посыльным мог прислать письмо о положении дел. Затем Кулябко доложил мне со слов Богрова, что после приезда к нему накануне «Николая Яковлевича», последний попросил Богрова отправиться на празднество в сад Купеческого собрания, куда Богров мог иметь доступ как местный житель, и собрать приметы статс-секретаря Столыпина и Кассо, причем, как докладывал мне Кулябко, Богров сообщил «Николаю Яковлевичу», будто бы он был в саду, но за теснотою не успел различить названных министров, а видал только красную подкладку. О том, что Богров действительно был в Купеческом саду, Кулябко не докладывал мне, а если бы я об этом узнал, то приказал бы произвести расследование о том, как он мог туда попасть, так как заранее было решено, чтобы евреев на это торжество не пускать. В течение всего доклада Кулябки Спиридович и Веригин находились при мне. Более никаких данных Кулябко не докладывал и затем уехал. Во время завтрака я со Спиридовичем и Веригиным рассуждал о создавшемся положении, причем я высказывал, что в настоящем случае выступила такая группа, которая не остановится даже и перед посягательством на Священную особу Государя. Спиридович же предложил написать письмо дворцовому коменданту о положении вещей на предмет изменения маршрутов Высочайших проездов из дворца на ипподром и в театр. Письмо это было тотчас же составлено Спиридовичем и за моею подписью отправлено генерал-адъютанту Дедюлину. Вслед за этим я доложил статс-секретарю Столыпину о том, что свидание «Николая Яковлевича» с «Ниной Александровной» не состоялось и произойдет в 8 час. вечера и что я еду принимать меры.
На ипподром я прибыл перед приездом Его Величества и подробно доложил статс-секретарю Столыпину обо всем, изложенном выше со слов Кулябки. И П.А. Столыпин и министр Кассо как-то иронически отнеслись к положению вещей. При выходе с ипподрома я спросил Кулябку, нет ли чего нового, на что он ответил отрицательно.
Возвращаясь к докладу Кулябки, поясняю, что Кулябко мне не докладывал о том, что на свидание на Бибиковский бульвар «Нина Александровна» явится с бомбой. Это едва ли и могло бы иметь место, так как дать знать об этом по телефону в квартиру Богрова едва ли рискнули бы во время пребывания в городе Государя Императора. Каких-либо вопросов о роли Богрова в преступном предприятии не обсуждалось, так как не было еще и повода к этому до свидания членов группы на Бибиковском бульваре. Мне во всем этом деле казалось странным: и появление Богрова в охранном отделении и в Европейской гостинице и поручение ему террористами узнать общеизвестные приметы П.А. Столыпина, но я ничего по этому поводу предпринять на мог, кроме мер охраны. Сомнений собственно в достоверности заявлений Богрова у меня не было, но я более всего останавливался на мысли о том, что самого Богрова обманывают террористы. Проверить квартиру Богрова с целью выяснения, находится ли там «Николай Яковлевич», не было возможным, так как, если бы последний действительно там находился, то подобная проверка повела бы к провалу Богрова и порвала бы единственную нить наблюдения за террористической группой. Я может быть и рискнул на эту меру, если бы знал, что Богров находился все время с 26 августа в Киев и что его квартира обставлена наблюдением, которое, как было бы для меня допустимо, пропустило приход к Богрову «Николая Яковлевича». Насколько помню, мне говорили, что Богров живет в своем пятиэтажном доме и что его родителей нет в городе. О том, как должен был Богров исполнить в дальнейшем поручение «Николая Яковлевича» по установлению примет министров Столыпина и Кассо, разговора не было, так как все планы в то время останавливались на свидании террористов на Бибиковском бульваре. По поводу допущения Богрова 1 сентября в городской театр мне ничего не говорили ни Кулябко, ни Веригин. Если бы о подобном плане было мне доложено, то я не допустил бы его к выполнению, ибо допуск сотрудника в места Высочайшего посещения противоречил бы всей моей двухлетней практике по департаменту полиции и корпусу жандармов и ряду распоряжений по поводу политического розыска.
В течение моего пребывания в настоящих должностях я и в письменной и в словесной форме вел упорную борьбу с излишним дове-рием чинов, ведающих розыском, к их секретным сотрудникам.
После обеда, около 8 часов вечера, я в автомобиле со Спиридовичем проехал по пути Высочайшего следования в театр, проверил наряды, осмотрел приготовленный для Его Величества подъезд и затем вместе с городским головой осмотрел особый маленький подъезд театра, который я тут же выбрал для приезда статс-секретаря Столыпина. После этого я проехал во дворец, а оттуда за царским кортежем прибыл в театр. Когда я указал подъезд для П.А. Столыпина, то я поручил полицейскому офицеру направить к этому подъезду мотор премьера. Когда я проходил к своему месту в партере, в первом ряду третье кресло от царской ложи, то я поздоровался со статс-секретарем Столыпиным, который мне сказал: «Кулябко доложил мне, что свидание в 8 час. вечера не состоялось; разберитесь в этом во время антракта». Когда в первом антракте Его Величество изволил выйти из ложи, я пошел в левый коридор и встретил там Кулябку, которого спросил в чем дело. На что Кулябко мне ответил, что Богров сейчас сообщил ему, что свидание не состоялось, что террористы подыскали квартиру, на которой состоится их свидание около 11 час. вечера и что он, Кулябко, послал Богрова узнать, находится ли в его квартире «Николай Яковлевич». По словам Кулябки, Богров приезжал к нему с этим известием в театр. Об этом я доложил П.А. Столыпину и на вопрос его, что мы будем делать дальше, ответил: «Дай Бог, чтобы сейчас все прошло благополучно, а ночью мы разберемся». Меня все время беспокоила мысль о том, что Богров не осведомлен достаточно о действиях террористов и что опасность грозит при обратном следовании из театра. Мысли же о том, что кто-либо из злоумышленников может находиться в театре, я не допускал в силу системы выдачи билетов и офицерского контроля, установленного при входе. Скорее могу утверждать, что в докладах Кулябки не упоминалось о том, что террористы следят или могут следить за Богровым вообще. В начале второго антракта П.А. Столыпин поручил мне узнать от Кулябки, нет ли чего нового, ввиду чего я прошел в коридор и послал кого-то из офицеров найти Кулябку. Последний через несколько минут явился из вестибюля и доложил, что Богров снова приезжал к нему и сообщил, «Николай Яковлевич» находился дома и что он, Кулябко, приказал Богрову вернуться домой и сидеть там безотлучно, что тот и исполнил, сам же он, Кулябко, собирается переодеться и идти в наружное наблюдение. Кажется, при этом докладе никто не присутствовал и я около себя ни Спиридовича, ни Веригина не видал. В конце слов Кулябки я услыхал какой-то треск и крики, ввиду чего я бросился через левую дверь в партер, но здесь пройти нельзя было, так как толпа била в этом месте задержанного злоумышленника. Я повернул в коридор и здесь встретил Кулябку бледного, который мне доложил, что покушался на жизнь П.А. Столыпина Богров. Имел ли возможность Кулябко узнать за это время в задержанном злоумышленника Богрова, я объяснить не могу. Определить минутами промежуток времени между концом разговора с Кулябкой при докладе о посылке им Богрова домой и встречей моей с Кулябкой около толпы, тащившей Богрова, я затрудняюсь, так как момент был очень тревожный. Сказав мне, что убийца – Богров, Кулябко, шатаясь, прошел в маленький подъезд, куда и я побежал за ним, чтобы подробнее расспросить его. Здесь я увидел Кулябко, облокотившегося головою о стену и заявившего мне, что ему остается только застрелиться. Сказав Кулябке, чтобы он бросил свои мысли, я вышел на улицу, справился, куда можно отправить раненного премьера для оказания помощи, и отдал приказание, чтобы при его следовании в больницу его сопровождал конный отряд. При мне вынесли П.А. Столыпина в карету скорой помощи и повезли в больницу Маковских. Вслед за этим на тротуаре я увидел ген[ерал]-адъютанта Дедюлина, а затем генерала Мосолова и на вопросы их заявил, что я делаю распоряжения относительно обратного следования Его Величества во дворец. В это время я услыхал чьи-то слова: «Господа, Государь Император просит занять свои места». Видя, что я успею еще распорядиться, я приказал, чтобы конный наряд немедленно очистил совершенно от публики театральную площадь и Фундуклеевскую улицу, но пока очищали эту улицу, по ней уже проехал государев мотор.
При обсуждении мер, вытекавших из сообщения Богрова 1 сентября, не возникало вопроса о том, каким образом Богров выполнит до конца поручение «Николая Яковлевича» собрать приметы министров Столыпина и Кассо, не исполненное Богровым в Купеческом саду. Обстоятельство это не заслуживало особого внимания ввиду подавляющего значения предстоявшего в тот же день свидания террористов на Бибиковском бульваре. Относительно установления самостоятельного филерского наблюдения на Бибиковском бульваре в месте предполагавшегося свидания террористов я приказания не отдавал и вопрос об этом не возбуждался, хотя я полагал, что это должно было быть сделано Кулябкой. Мне не представлялось подозрительным, что Богров был посвящен «Николаем Яковлевичем» в такие конспиративные детали, как указание «Нины Александровны», имение ею бомбы и пунктов свиданий злоумышленников, так как из дел прежнего времени я знал, что революционеры весьма осторожно относились к условиям охраны во время царских поездок и считали подыскание квартиры делом очень трудным, поэтому они могли указать Богрову означенные детали, когда он поставил им условием знание подробностей дела для подыскания квартиры. Самый факт постановки подобного условия Богровым террористам не возбуждал сомнений в силу тех же соображений, тем более, что Богров, по его словам, не принадлежал к партии социалистов-революционеров. Быть может я вдумывался бы во все мельчайшие детали дела, если бы чрезвычайная сложность работы в Киеве во время торжеств не отвлекала меня ежеминутно в разные стороны и особенно отсутствие свободного времени с раннего утра до вечера 1 сентября. У меня не возникало предположения об освобождении Кулябки от всех обязанностей по охране, оставив его всецело для разработки заявлений Богрова, так как он этого вопроса не возбуждал, я же всегда самым внимательным образом относился к заявлениям подведомственных мне лиц и проверял всегда самые мельчайшие мелочи, вызывавшие затруднения. Я решительно не помню, показывал ли Кулябко мне записку, полученную им ночью на 1 сентября от Богрова. Возможно, что Кулябко, докладывая мне, держал ее в руках, но мне он ее не вручал, иначе я, конечно, запомнил бы ее. При докладе 27 августа Кулябко говорил, что, как ему сообщил Богров, петербургская группа Лазарева считает себя обеспеченной со стороны департамента полиции и столичной полиции. Более детально об этом ничего не говорилось, но это меня остановило от непосредственного обращения в департамент с поручением разработать означенную группу и поручение это было направлено непосредственно фон Коттену. Приведенное сообщение Богрова не находилось в какой-либо связи с тем, что «Николай Яковлевич» имеет какую-нибудь заручку в тех же чинах в Киеве и об этом никакой речи не было. Охрану царской ложи со стороны партера осуществляли флаг-капитан, дворцовый комендант, Спиридович, генерал Комаров, полковник Герарди и другие, сидевшие в партере непосредственно в стороне царской ложи. Когда же Его Величество удалялся из ложи, то особый наряд не назначался, хотя в партере был все время офицерский наряд дворцовой полиции.
После 1 сентября я однажды действительно, говоря со Спиридовичем и Веригиным относительно предшествовавших событий, коснулся и вопроса о допуске Богрова в сад Купеческого собрания и когда я указал на то, что весть о фактическом пребывании его в саду была для меня новостью, то Веригин заявил, что о подобном обстоятельстве не было разговора во время докладов по поводу Богрова. Он именно высказался в этом смысле, а не в форме напоминания мне, что о посещении Богровым сада мне докладывал Кулябко.
Если подп[олковник] Кулябко скрыл от меня как принципиальное решение свое допускать Богрова в места Высочайших посещений для выполнения данных ему «Николаем Яковлевичем» поручений, так и факты снабжения Богрова билетами в сад Купеческого собрания и в театр, то я это могу объяснить тем, что Кулябко, с одной стороны, был с несомненностью уверен в том, что я ни под каким видом не разрешу ему привести в исполнение означенные его планы, а с другой, как и большинство начальников охранных отделений, считал меня недостаточно понимающим специальную технику розыска и потому нашел в силу своих познаний в этом деле возможным выполнить свои планы с Богровым, не ставя себя в риск получить от меня запрещение разрабатывать агентуру подобными путями, которых я никогда не признавал допустимыми.
Утверждение Кулябки о том, что он докладывал мне о решение своем допускать Богрова в места посещений и о том, что Богров был в Купеческом саду, я могу объяснить только стремлением его ослабить свою вину.

Настоящая выписка с подлинным верна.

Сенатор Трусевич.

ГА РФ. Ф. 271. Оп. 1. Д. 2. Л. 122–134. Заверенная копия.

Электронную версию документа предоставил Фонд изучения наследия П.А.Столыпина