66. Объяснения Н.Н. Кулябки в первый департамент Государственного совета, 18 апреля 1912 г.

На требование от 20 марта сего года за № 5 представить объяснение по содержащимся во всеподданнейшем докладе сенатора Трусевича предметам обвинений, имею честь доложить первому департаменту Государственного совета: против меня сенатор Трусевич выставляет следующие обвинения:

1) превышение власти, выразившееся в том, что я, вопреки установ-ленному порядку и существующим распоряжениям по департаменту, допустил помощника присяжного поверенного Мордку Богрова в Купеческий сад и городской театр, и
2) бездействие власти, выразившееся в том, что, получив сведения от Богрова о замыслах террористов, – не вошел в тщательное обсуждение упомянутых донесений Богрова, оставив таковые без подлежащего исследования. Признать себя виновным в превышении власти я не могу, так как, хотя я и допустил Богрова в Купеческий сад и городской театр, но сделал это потому, что находил это необходимым по ходу розыска и этим допуском я никаких распоряжений департамента полиции не нарушал, таковых не знаю и полагаю, что их и не было. Сенатор же Трусевич в своем докладе говорит лишь о том, что мною были нарушены: установленный порядок и существующие распоряжения департамента полиции, но какие это распоряжения, когда и за каким номером они были изданы, – сенатор Трусевич умалчивает. Лишь в одном случае (стр. 34 докл[ада]) сенатор Трусевич ссылается на циркуляр от 3 октября 1907 г. за № 136287, указывая, что этим циркуляром воспрещается использование секретных сотрудников для «целей охраны». Между тем в этом циркуляре ничего не говорится, что сотрудников нельзя употреблять «для целей охраны», а сказано, что «во избежание провала секретных сотрудников, воспрещается поручать им проследку революционеров, для выяснения квартир разыскиваемых лиц и указания подлежащих аресту чинам полиции». Этих функций Богрову не поручалось, и он был допущен в Купеческий сад и городской театр лишь для выполнения поручений, возложенных на него революционерами, т.е. для собрания сведений об обстановке и условиях охраны г[оспод] министров. Сенатор Трусе-вич, ссылаясь в своем докладе на циркуляр № 136287, очевидно, по ошибке указал этот номер, так как кроме вышеизложенного несоответствия содержания циркуляра с текстом, приведенным в докладе, сенатор Трусевич по поводу этого циркуляра пишет: «Из справок, собранных в департаменте полиции и в штабе корпуса жандармов, оказалось, что каких-либо циркуляров и приказов, воспрещающих исполь-зование секретных сотрудников «для целей охраны», издаваемо генералом Курловым – не было, и в этом отношении действовал лишь циркуляр 3 октября за № 136287 от 1907 г., преподанный задолго до вступления его в должность товарища министра. Между тем циркуляр этот подписан генералом Курловым.
Также не могу признать себя виновным и в бездействии власти, так как сведения Богрова обсуждались весьма тщательно, о чем подробно будет доложено ниже. Возможно, что, ведая таким большим и ответственным делом, какое было возложено на меня во время Высочайшего пребывания в г. Киеве, приняв во внимание, что я, незадолго перед тем перенес тяжелую операцию, осложнившуюся воспалением легких, с кровохарканием, обострившим туберкулезный процесс, – я, вследствие переутомления как физического, так и нравственного, мог упустить некоторые обстоятельства, которые воспрепятствовали бы Богрову выполнить его злодейский план; но отсюда еще очень далеко до тех обвинений, которые пытается возвести на меня сенатор Трусевич. В такой работе, как охранная, всегда возможны ошибки, и все это тяжелое событие 1 сентября есть не более, как несчастный случай, от которого никто не гарантирован, какую бы осторожность при этом не проявлял. Доказательством тому служит вся история политического розыска как в России, так и на Западе. Переходя к изложению обстоятельств, при наличности коих Богров получил возможность совершить злодеяние, имею честь доложить нижеследующее: Богров, как я ранее доложил, действительно был допущен мною в Купеческий сад и городской театр, причем я ни у кого раз-решения на то не испрашивал и предварительных докладов по нему не делал. Допустил я Богрова потому, что этого требовал ход розы-ска, и сомнений в благонадежности Богрова у меня не было.
Скажу даже больше, что относительно Богрова, который работал у меня в продолжение нескольких лет, давал ценные и всегда правдивые, даже в мелочах, – сведения (что подтверждает в своем докладе и сенатор Трусевич), у меня составилось твердое убеждение, что он настолько убежденный противник революционеров, разочаровавшийся в их порядочности, что при своей скромности, любви к жизни и большим средствам, он не способен не только на террористический акт, но даже на мелкую революционную работу. Несомненно, что если бы у меня явилась хотя бы тень сомнения относительно благонадежности Богрова, то я бы его не только не допустил в места Высочайших посещений, но, принимая во внимание серьезность момента, как Высочайшее пребывание в г. Киеве, и недостаточность времени для детальной разработки и проверки доставленных им сведений, – я его арестовал бы, не считаясь с тем, что этот арест привел бы его к провалу в революционных организациях.
Обстоятельства, предшествовавшие злодейскому покушению Богрова, сведения, полученные от него, и разработка таковых довольно подробно изложены в докладе сенатора Трусевича, и к этому я могу добавить лишь следующее: 1) Сенатор Трусевич сведения Богрова кате-горически называет «измышлениями», ничем того не подтверждая и не опровергая данными проверки моего глубокого убеждения, что сведения о существовании террористической группы правдоподобны и вопрос о том, были ли в Киеве террористы во время торжеств или не были, до настоящего времени еще не выяснен и остается открытым.
2) На странице 16-ой доклада говорится, что, усматривая исключи-тельную важность сведений Богрова, я признал необходимым учас-тие начальства в разработке их и решил привлечь Веригина и Спиридовича к обсуждению доклада Богрова. Между тем сделал я это не с целью привлечения их к разработке, а просто не считал возможным, в силу личных отношений, скрыть от них эти сведения, хотя и не был обязан этого делать.
3) На той же странице доклада говорится, что я дал показания относительно осведомленности Спиридовича и Веригина о перерыве сно-шений Богрова с отделением.
Ввиду того, что со времени события 1-го сентября прошло уже много времени и самое событие произвело на меня потрясающее впечатление, то многие детали, а тем более мелочи, мною позабыты и утверждать категорически, что об этом обстоятельстве я поставил в известность Веригина и Спиридовича, я не могу и, если дал подробное показание сенатору Трусевичу, то, несомненно, только в предположительном смысле.
4) На странице 17 доклада говорится, что Богров, представив мне записку о планах террористов, пояснил по содержанию ее <пропуск>, причем сенатор Трусевич умалчивает, что эти пояснения явились результатом перекрестных допросов Богрова мною, Спиридовичем и Ве-ригиным, каковое обстоятельство считаю весьма существенным в це-лях опровержения обвинения сенатором Трусевичем меня, Спиридови-ча и Веригина в бездействии власти, выразившемся, по содержанию доклада, в том, что мы не вошли в тщательное обсуждение доклада Богрова, причем сенатор Трусевич с несомненностью утверждает, что, при сколько-нибудь внимательном отношении нашем к рассказам Бог-рова, лживость таковых была бы немедленно обнаружена. Таковое мнение сенатор Трусевич выводит из того, что, якобы, при обсуж-дении доставленных Богровым сведений, у нас не возникло сомне-ний в достоверности таковых, а, между тем, при надлежащем вни-мании с нашей стороны, естественно, должен был возникнуть ряд существенных вопросов, в числе каковых сенатор Трусевич указы-вает, что для него является непонятным, почему Богров, получив в кон-це июля «совершенно определенные сведения» о готовящемся терро-ристическом акте, не счел нужным заявить о том немедленно. Это обстоятельство обратило и наше внимание при обсуждении доклада Богрова, и на заданные, как выше указано, Богрову вопросы он дал, не задумываясь, вполне правдоподобные ответы, а именно: что, про-живая в июле месяце близ Кременчуга, на даче, от приезжего неизвестного, по имени «Николай Яковлевич», он узнал, что какая-то груп-па подготовляет какое-то дело в Киеве, и что для конспиративных целей им нужна квартира и моторные лодки. Кто были участники предприятия, какое именно дело было задумано, Богров не знал, и на его вопросы по сему поводу «Николай Яковлевич» обещался посвятить его в курс дела по приезде в Киев, о чем обещался также поставить Богрова в известность заблаговременно, письмом. Имея столь неопределенные, а не «совершенно определенные сведения», как ска-зано в докладе сенатора Трусевича, и не располагая сколько-нибудь положительными данными, он, Богров, не хотел ехать в Киева и яв-ляться в отделение и ждал письма от «Николая Яковлевича», с ко-торым бы он мог придти ко мне. Но так как письма до 26 августа по-лучено им не было, а между тем, в газетах появились «категорично» сказанные (в докладе говорится «какие-то неясные намеки») сведения о том, что революционеры намереваются возобновить террористиче-ские действия против статс-секретаря Столыпина, при материальной поддержке финляндцев, и узнав, что в отделении застрелился арестованный, он, Богров, не счел возможным долее оттягивать сообщение имевшихся у него, хотя неопределенных, сведений, в предположении, не имеют ли они связи с газетными сообщениями и вышеупомянутым самоубийством неизвестного в отделении. Таким образом, сенатор Трусевич, выставляя обвинение меня в том, что вышедоложенный вопрос, который сенатор Трусевич признает существенным, у меня, якобы, не возникал при докладе Богрова, – само собою отпадает, т.к. подобный вопрос Богрову задавался и ответ Богрова вполне удовлетворил, по крайней мере, лично меня, тем более, что Богров, своей продолжительной и верной службой в отделении, как ранее было доложено, заслужил полное мое доверие и если вышеупомянутый вопрос ему и задавался, то не потому, что я не доверял словам Богрова, а только желая более широко осветить то дело, о котором он говорил.
5) На странице 19 доклада говорится, что не обратило внимания и то, что Богров 1½ года не был в сношениях с охранным отделением.
По этому поводу могу доложить, что, согласно циркулярному рас-поряжению департамента полиции, о всех сотрудниках, зарекомендо-вавших себя с дурной стороны, а потому не заслуживающих доверия, начальники розыскных учреждений обязываются доносить департа-менту полиции, для оповещения о том всех розыскных органов, на случай явки к ним означенных лиц. Извещения о неблагонадежности Богрова не было, и я не имел никаких данных предполагать возмож-ность его изменения отношения к интересам розыска, тем более, что знал, что Богров приехал в Петербург из Киева, желая совершенно прекратить всякие сношения с революционерами, а также заняться судебной практикой. Явка же его ко мне, 26 августа, со случайно, по его словам, полученными сведениями, еще более убедила меня в пра-вильности высказанного мнения моего о направлении Богрова и о его порядочности, а также и о том, что его враждебные отношения к рево-люционерам не изменились.
6) На той же 19 странице доклада сказано, что не обратило внимания то обстоятельство, что Богров был заподозрен революционерами в предательстве. Но сенатор Трусевич умалчивает, что это обстоятельство не могло бы иметь существенного значения, если принять во внимание, что Богров был заподозрен революционерами несколько лет тому назад, судился партийным судом и был оправдан, а возведенное на него обвинение было признано недобросовестным. В силу этого Богров, при отъезде за границу, получил комитетские явки и удостоверение о результатах суда, после чего его революционные связи укрепились не только в России, но и за границей и он продолжал не менее плодотворно работать в отделении, посвящаясь революционерами в самые конспиративные дела. Поэтому факт посвящения его «Николаем Яковлевичем» в замыслы террористов не мог навести на серьезные сомнения, как полагает сенатор Трусевич.
7) На той же 19 странице доклада говорится, что для сенатора Трусевича является непонятным, почему возникшее у Спиридовича подозрение в слишком малом посвящении «Николаем Яковлевичем» Бог-рова в детали дела не поколебали доверия к последнему. По этому могу доложить, что я полагал и полагаю ныне, что «Николай Яковлевич» с первого раза и не должен был посвящать Богрова во все детали дела и подробности, и обещание его сделать это по приезде в Киев является вполне нормальным и не противоречащим принципам и приемам революционеров. Ввиду вышеизложенного полагаю, что обвинение сенатором Трусевичем меня в том, что вопросы, указанные в п. 1–7, признаваемые сенатором существенными, не были предложены Богрову и оставлены в стороне, само собою отпадают.
8) На странице 20 доклада сенатор Трусевич ставит мне в вину, якобы, небрежность при командировке ротмистра Муева в Кременчуг, выразившуюся в том, что я дал ротмистру Муеву неудовлетворительные приметы «Николая Яковлевича» и выяснял эти приметы путем переговоров с кем-то по телефону. В действительности же никакой небрежности не было. Ротмистру Муеву были сообщены сведения, касавшиеся Кременчуга, задана задача и те приметы «Николая Яковлевича», которые я запомнил с первого доклада Богрова. Что де касается упомянутых переговоров по телефону, то таковые действительно мною велись, но только не с «кем-то», как сказано в докладе, а с заведующим наблюдением Демидюком, по телефону, соединявшему мой кабинет с комнатой в отделении, где занимался Демидюк, коему я и поручил дать ротмистру Муеву подробные приметы «Николая Яковлевича», переговорив предварительно с Богровым. На той же 20 странице доклада мне ставится в вину, что от меня не последовало ответа ротмистру Муеву на его телефонный запрос от 30 августа по поводу сообщения дополнительных примет «Николая Яковлевича». Но сенатор Трусевич, очевидно, упустил из виду, что таковые приметы могли быть полученными Богровым только после приезда «Николая Яковлевича» и я получил их от Богрова лишь 31 августа, когда уже надобность в сообщении их ротмистру Муеву миновала, так как «Николай Яковлевич» был, по словам Богрова, в Киеве [и искать] его в Кременчуге ротмистру Муеву не приходилось.
9) На странице 20 доклада сенатор Трусевич ставит в вину, что в переписке с полковником фон Коттеном мною не был упомянут источник получения сведений. Но сенатор Трусевич, говоря вышеизложенное, не оговаривает, что подобный прием никогда не практиковался, никаких распоряжений по сему не было и мне, по крайней мере, ни от кого, даже [от] департамента полиции, не приходилось получать телеграфных сведений, с указанием источника таковых, несмотря на их серьезность. Поэтому обвинение сенатором Трусевичем меня по этому пункту полагаю не только необоснованным, но даже совершенно непонятным.
10) На странице 21 доклада мне ставится в вину отсутствие наблюдения за самим Богровым, в целях проверки его поведения и взятия от него тех террористов, которые могли бы с ним встретиться на улице. Установление наблюдения в первом случае я признавал совершенно излишним ввиду того доверия, каким у меня пользовался Богров, и по существующим распоряжениям департамента полиции (пар[аграф] 13 инструкции по внутр[енней] агентуре211) таковая проверка производится лишь вновь поступающих сотрудников. Что же касается второго случая, то опять-таки, зная и вполне веря Богрову, я был твердого убеждения, что если бы он кого-либо случайно встретил, то своевременно поставил бы меня в известность. Кроме того, возможность этого случая исключалась тем обстоятельством, что «Николай Яковлевич» обещал Богрову предупредить его о своем приезде в Киев письменно и, до получения этого письма, я решил не ставить за Богровым наружного наблюдения, дабы какой-либо случайностью или неосторожным шагом филеров не провалить его и не напортить делу розыска.
11) На странице 21 доклада сенатор Трусевич признает полную возможность поместить негласное наблюдение в доме Богрова, ссылаясь на то, что оно могло быть осуществленным при посредстве одной из прислуг Богрова, знакомой с писцом отделения Сабаевым, или же через швейцара, причем указывает, что эти меры не были осуществлены мною ввиду отвлечения меня посторонними заботами, или же что я это считал излишним. Соглашаясь, принципиально, с полезностью этих мер и даже необходимостью, как единственного верного средства выяснить, что делалось 1 сентября в квартире Богрова, должен заявить, что отсутствие наблюдения в квартире Богрова объясняется тем, что о знакомстве Сабаева с прислугой Богрова мне не было совершенно известно и узнал я это лишь после событий 1 сен-тября. В противном бы случае, несомненно, использовал бы в целях розыска это знакомство. Агентурить же швейцара, хозяин коего ре-волюционер, я не считал возможным, во избежание провала всего де-ла, и полагаю, что в таком сложном деле, какое разрабатывалось по сведениям Богрова, требовалась особая осторожность, почему подобный прием, в интересах розыска, должен был быть признанным недопустимым. Какой бы ответ я дал, если бы заагентуренный мною швейцар, из сочувствия к хозяину или боязни потерять место, пошел в квартиру Богрова и предупредил «Николая Яковлевича», что за квартирой следят, и он бы скрылся?
Что же касается мнения сенатора Трусевича, что этого я не сделал ввиду отвлечения меня начальством посторонними заботами, то это мнение никаких оснований не имеет и в данном случае значения и роли играть не могло, так как для осуществления этих мер много времени не потребовалось бы и, несмотря на всю массу работы и забот, они были бы осуществлены, если к тому представилась бы возможность.
12) На странице 22 сенатор Трусевич указывает, что вся работа, созданная заявлением Богрова, находилась в руках старшего филера Демидюка, объясняя это тем, что на меня генералом Курловым было возложено много различных обязанностей и что генерал Курлов не освободил меня и моих помощников от разъездов по городу. Но сенатор Трусевич умалчивает, что вся разработка сведений Богрова могла вызвать лишь принятие наружных мер охраны, выработку плана действий и наружное наблюдение. Обязанность выполнить первые две меры всецело лежала на мне, и помощникам сведения Богрова не дали никакой работы, да и не могли дать, так как к наружному на-блюдению они не подготовлены и опыта не имеют. Естественно поэто-му, что вся разработка по наружному наблюдению легла на Деми-дюка, и хорошо провести наблюдение мог только Демидюк, благода-ря своему [опыту], приобретенному службою филером в течение 27 лет. Поэтому ссылка сенатора Трусевича на то, что генерал Курлов не освободил меня и помощников от разъездов по городу, не имеет никакого основания, так как ни я, ни мои помощники непосредственно наблюдать не могли бы, без провала дела, ибо в наружной службе у нас не могло быть такого опыта, как у Демидюка.
14) На странице 22 доклада сенатор Трусевич, на основании показания Певзнера, подслушавшего мой разговор с Богровым по телефону, что, якобы, мною был выдан Богрову билет в Купеческий сад, по телефонной просьбе последнего, без мотивировки этой просьбы. Но сенатор Трусевич умалчивает, что возможность этой просьбы была мною предусмотрена и, при разговоре с Богровым по телефону, я знал, для какой цели Богров будет в Купеческом саду. Кроме того, подобные разговоры по телефону, в особенности при несовершенстве их в г. Киеве, я бы не счел возможным вести.
15) На странице 24 и 25 доклада сенатор Трусевич указывает, что не было обращено внимания на ряд явных, по мнению сенатора, несообразностей в заявлении Богрова, а именно: а) что сообщение его о том, что за ним, по предупреждению «Николая Яковлевича», может быть надзор со стороны революционеров, является невероятным; б) для сенатора Трусевича представляется непонятным, почему «Николай Яковлевич», предупрежденный Богровым о невозможности поселиться у него на квартире, сделал это без предупреждения, и в) что поручение террористов Богрову собрать приметы г[оспод] министров Столыпина и Касса и изучить условия охраны их, представлялось явно сомнительным и непригодным для террористов, причем сенатор Трусевич ссылается на общеизвестность примет г[оспод] министров, а также на различие обстановки, при которых происходили торжества в Купеческом саду и театре. По пункту а могу доложить, что если бы предупреждение состоялось в той редакции, как сказано в докладе сенатора Трусевича, то оно являлось бы, конечно, невероятным, по тем мотивам, которые высказаны в докладе. На самом же деле, «Николай Яковлевич» Богрова не предупреждал и последний, из поведения его и разговоров с ним, лишь вывел заключение, что такая проверка со стороны революционеров – возможна. Заявление Богрова, указанное в пункте б, не представлялось невероятным, если при-нять во внимание известное и сенатору Трусевичу объяснение Богрова, а именно: «Николай Яковлевич», приехав в Киев, зашел в дом Богрова узнать, вернулся ли он, Богров, с дачи из Кременчуга, и так как швей-цар ему сказал, что он в Киеве и живет дома один, ввиду отъезда родителей за границу, то он решил зайти к нему на квартиру и просил разрешения Богрова временно у него остановиться. В этом отказать Богров ему не мог, так как причины к отказу – не было. Что же касается пункта в, то указанное в нем заявление Богрова являлось бы лишенным всякого смысла, если смотреть с той же точки зрения, какая высказана в докладе сенатора Трусевича. Но если принять во вни-мание, что эта роль Богрова не была предложена «Николаем Яковле-вичем», а, наоборот, Богров сам указал на желательность принять на се-бя это поручение и что «Николай Яковлевич», не желая, очевидно, по-свящать Богрова в конечные подробности самого акта покушения, охотно согласился на это, дабы этим приемом удалить Богрова от себя, в целях совершения группой террористического акта в отсутствии Богрова, то бессмысленности в этом поручении усмотреть нельзя. Это обстоятельство было небезызвестно и сенатору Трусевичу, но, очевидно, упущено из виду, когда на странице 25 доклада сенатор указывал, что «приказание» Богрову быть в театре дано было «Николаем Яковлевичем». Относительно же мнения сенатора Трусевича, что подобное поручение, т.е. изучение условий охраны г[оспод] министров, ввиду раз-личия обстановки, при которой происходили торжества в Киеве, не давало возможности выяснить практические особенности охраны при дальнейших посещениях, то с этим мнением я не могу согласиться, так как практика показывает, что подобные приемы практиковались и ранее революционерами и они отлично знают, что в большинстве случаев охрана ведется одними и теми же филерами и лицами, на выяснении коих, главным образом, и настаивал, по словам Богрова, «Николай Яковлевич», равно как и на выяснении вопроса, насколько опытна и бдительна эта охрана и представляется ли возможным группе привести свой план злодеяния в исполнение.
16) На странице 25 доклада указывается, что прибытие «Николая Яковлевича» в дом Богрова незамеченным наблюдением не вызвало никаких вопросов и распоряжений. Не знаю, какие вопросы и распоряжения должны были бы последовать, так как о них сенатор Трусевич умалчивает, но полагаю, что пропуск «Николая Яковлевича» наблюдением, при наличности лишь первых, кратких примет его, вполне возможен и нормален, так как взять под наблюдение по одним приметам, притом общего характера, крайне трудно, и полагаю сенатору Трусевичу небезызвестно, что по одним приметам, без содействия внутренней агентуры задерживались революционеры лишь случайно. К тому же сенатор Трусевич и сам в докладе (стр. 21) указывает, что надзор за движением посетителей в доме Богрова, ввиду обширности – был крайне труден.
17) На странице 25 доклада сенатор Трусевич указывает на недопустимость сношений с сотрудниками по телефону и свиданий в гостинице, театре и пр[очее].
По этому вопросу я позволю себе оспаривать мнение сенатора Тру-севича, сославшись на § 30 инструкции по внутренней агентуре, из-данной самим же сенатором Трусевичем в 1907 году, и на циркуляр департамента полиции, преподанный по поводу несчастного случая с полковником Карповым, в коих прямо указывается на желательность подобных приемов.
18) На странице 27 доклада сенатор Трусевич ставит в вину, что Богрову был дан билет в театр и объясняет это лишь тем, что объяснения Богорова принимались на веру, без критики и проверки. Этого объяснения признать правильным я не могу, так как из ранее доложенного ясно устанавливается, что сведения Богрова, только – на веру, – не принимались, а проверялись и критиковались. Допустил же я его в театр и Купеческий сад потому, что, как уже докладывал, этого требовал ход розысков, и присутствие его в означенных местах объясняется крайней необходимостью при дальнейшей разработке мною планов террористов.
19) На странице 28 доклада, как на упущение, сенатор Трусевич указывает на отсутствие наблюдение за Богровым в театре, объясняя, что против такой меры Богров не мог бы возражать. Прежде всего, подобное наблюдение за Богровым я не считал необходимостью, вви-ду того, что, как ранее докладывал, имел основание и верил в благо-надежность Богрова и неспособность его на совершение террористического акта. Относительно же того, что против подобной меры Богров не мог бы протестовать, то это вопрос спорный, так как сенатор Трусевич высказал это мнение, не зная совершенно Богрова; мне же хорошо известно крайнее, до болезненности, самолюбие Богрова, почему принятие подобной меры, или вообще малейший неосторожный шаг в этом направлении, несомненно, оттолкнули [бы] от меня Богрова и я в самый решительный момент лишился бы возможности знать дальнейшие планы террористов.
20) На странице 28 и 19 доклада сенатор Трусевич указывает на то, что, якобы, я не озаботился проверкой наблюдения за домом Богрова и выяснением событий, происходивших в квартире Богрова, объясняя это массой возложенных на меня генералом Курловым поручений и неоказанием мне содействия. Между тем, эти обстоятельства иметь значения в данном случае не могли и не имели, так как проверка наблюдения мною производилась и на выяснение событий в квартире Богрова, как доложено ранее, – было обращено внимание.
21) На странице 29 доклада сенатор Трусевич ставит мне в вину, что я только за ½ часа предупредил Демидюка о планах революционеров и, якобы, не озаботился установлением наблюдения на месте предполагавшегося свидания революционеров. Прежде всего, заранее предупреждать Демидюка я не усматривал надобности, да и не мог бы этого сделать, так как окончательное решение этого вопроса мне самому стало известно, как сказано и в докладе сенатора Трусевича, только за ½ часа. Что же касается установления наблюдения на месте свидания, то распоряжение о таковом мною было сделано и наблюдение было бы выставлено, если бы Демидюк не встретил Богрова, предупредившего его, что это свидание не состоится, о чем даже упомянуто на странице 30 доклада.
22) На странице 30 доклада сенатор Трусевич высказывает мнение, что мои встречи и переговоры в театре с Богровым достаточно характеризуют понятие мое о тайне сношений с секретными сотрудниками. По аналогичному вопросу (п. 17 настоящего объяснения) мною уже было доложено, со ссылкой на инструкцию и циркуляр департамента полиции, рекомендующие подобный прием.
23) На странице 31 доклада сенатор Трусевич, перечисляя места, занятые в театре высшими чинами охраны, указывает, что хотя эти места и были заняты этими людьми, они сидели близ царской ложи, но злоумышленник, по отзыву генерала Трепова, мог бы пройти мимо этих лиц и подойти к царской ложе, пользуясь темнотой и всеобщим вниманием к происходившему представлению. Между тем, при распределении мест в театре, кресла левой стороны, непосредственно находящиеся вблизи царской ложи, были предоставлены высшим чинам охраны и свиты Его Императорского Величества в расчете, что означенные чины, а тем более генерал-адъютант Трепов, будут находиться в театре не с целью смотреть представление, а именно в целях охраны Священной особы Его Императорского Величества. При том являлось ли возможным поставить филеров или часовых непосредственно у царской ложи и какой способ охраны ложи, со стороны зрительного зала, следовало бы принять, сенатор Трусевич ни на допросе, ни в докладе не указал.
24) На странице 32 доклада сенатор Трусевич указывает, что приближение Богрова к статс-секретарю Столыпину было замечено многими лицами, среди коих не было никого, обязанного охранять министра. Между тем, если это приближение было замечено посторонними лицами, то тем более должно было быть замеченным теми жандармскими офицерами, которые находились в театре и, хотя они специальных указаний по этому поводу не получили, но полагаю, что это составляло их прямую, вытекающую из службы, обязанность. Что же касается лица, обязанного охранять г[осподина] министра, то тако-вым является капитан Есаулов, заменивший при поездке в Киев рот-мистра Дексбаха и обязанный находиться при г[осподине] министре, но фактически отсутствовавший из зрительного зала в момент покушения Богрова, чего он не мог сделать, будучи предупрежден мною о грозящей г[осподину] министру опасности.
25) На странице 34 доклада сенатор Трусевич указывает, что я утверждал, что, якобы, генерал Курлов, Веригин и Спиридович знали о допуске Богрова в Купеческий сад и театр. Этого обстоятельства я не утверждал, а лишь высказывался предположительно и докладывал сенатору, что точно этого обстоятельства я не помню, но предварительных докладов по сему я не делал и пускал Богрова, не испрашивая ни у кого разрешения.
26) На странице 35 доклада сенатор Трусевич указывает, что я утверждал, что из моих докладов в театре генералу Курлову, у последнего не было сомнений, что Богров находится в театре. Между тем на вопросы сенатора Трусевича я категорически доложил, что если бы мне был сделан доклад в подобной форме, то я понял бы, что Богров в театре, а как думает и понял генерал Курлов – мне неизвестно.
27) На странице 19 доклада сказано, что я дал показание о том, что мною доложено генералу Курлову о принципиальном решении допустить Богрова в театр. Категорично утверждать этого я не могу, так как никаких специальных совещаний по этому поводу не было.
28) На странице 27 доклада говорится, что при докладе генерал Курлов, якобы, не возражал против решения пустить Богрова в театр. О допуске Богрова в театр, как выше изложено, я генералу Курлову не докладывал (пункт 25), так как вопрос этот решен был всего за ½ часа до начала спектакля.
29) Хотя генерал Курлов отрицает факт обращения моего к нему об усилении отделения офицерами (стр. 13 доклада), но генерал Кур-лов, видимо, упустил из виду, что, по моему ходатайству, был назначен срочно ротмистр Вахнин.
30) На странице 12 сенатор Трусевич, описывая положение отделе-ния, указывает на отсутствие надлежащей агентуры. По сему пункту могу доложить, что сенатор Трусевич фактически проверки агентуры не производил, почему заключение его неосновательно.
32) В начале своего доклада сенатор Трусевич касается моего движения по службе, указывая на мою неопытность в деле розыска и не-соответствие занимаемой мною должности начальника охранного от-деления. Ввиду сего имею честь доложить, что в этой части доклада вкрались некоторые неточности, а именно: сенатор Трусевич лишь вскользь говорит, что я был определен помощником начальника охранного отделения, не упоминая времени назначения; между тем, на эту должность я был назначен в 1903 году и состоял в ней до назначения начальником отделения, т.е. до 1906 года, таким образом, охранная практика моя протекала в самые тяжелые годы, когда деятельность революционных организаций развернулась во всю ширь и дала большой опыт чинам охранных отделений. Подвергая неоднократно свою жизнь опасности, еще во время исполнения должности помощника, я был, по представлению департамента полиции, награжден «за отличие» орденом Св. Владимира 4 ст., каковое высокое награждение, в чине подпоручика, полагаю, дается за действительные за-слуги. В 1906 году я был назначен начальником отделения, в бытность директором департамента полиции сенатора Трусевича, а в 1907 году им же был назначен начальником Юго-Западного районного охранного отделения, в каковой и состоял до 1 сентября 1911 года. Этим начальникам были подчинены по несколько губерний, так, в Юго-Западный район включены губернии: Киевская, Волынская, Подольская, Полтавская и Черниговская, где начальниками управлений были много лет прослужившие жандармские офицеры, до чина генерал-майора включительно. Таких начальников районов, на всю Россию, было назначено всего 8 человек, из числа самых опытных розыскных офицеров, о чем сенатор Трусевич прямо и высказал в своем циркулярном письме на имя начальников губернских жандармских управлений, прося последних не считаться старшинством в чине, а руководствоваться в своей деятельности указаниями начальников районов, за которыми большая практика и опыт в розыскной деятельности. Далее сенатор Трусевич указывает, что производившаяся в 1908 году ревизия выяснила несоответственное состояние отделения; но сенатор Трусевич умалчивает, что эта ревизия касалась лишь канцелярской работы, но не агентуры, которая не проверялась, почему ревизия эта и не могла выяснить неудовлетворительность розыскной работы отделения.
По этому же вопросу, относительно 1909 года, сенатор Трусевич ссылается на доклад генерала Герасимова, который свою ревизию производил в течение всего 3 часов, а потому дать правильного освещения работы отделения – не мог. К тому же доклад генерала Герасимова имел, несомненно, пристрастную окраску, явившуюся следствием недовольства его на заведующего наблюдением Демидюка, задевшего самолюбие генерала Герасимова, путем отказа представить для сведения, ввиду моего отсутствия, агентуру. За это генерал Герасимов обещал «разделать отделение», а Демидюка «согнуть в бараний рог». Очевидно, и департамент полиции был такого же мнения о ревизии генерала Герасимова, так как этот доклад остался под сукном и мне никаких указаний по сему поводу департаментом дано не было. Далее сенатор Трусевич не упоминает в докладе, что, по представлению департамента полиции, мною была получена письменная, помимо нескольких личных, благодарность покойного статс-секретаря Столыпина «за блестящую» разработку агентурных сведений по максималистам гг. Киева, Воронежа, Борисоглебска и Екатеринослава, с арестом в трех пунктах лабораторий бомб. Затем мне поручались охраны Высочайших посещений в г. Киеве в 1909 г. и в г. Риге в 1910 г., прошедшие блестяще, за что я получил благодарности статс-секретаря Столыпина и, по Высочайшим повелениям, был переименован в ротмистры, с производством через 9 месяцев – в подполковники. Означенные Высочайшие повеления воспоследовали по всеподданнейшим докладам статс-секретаря Столыпина, обрисовавшего мою деятельность с лучшей стороны, и я полагаю, что статс-секретарь Столыпин не позволил бы себе ложные всеподданнейшие доклады. Что же касается указаний департамента полиции вообще на недочеты работы отделения, о которых говорит в своем докладе сенатор Трусевич, то эти указания, в большинстве, касались канцелярской работы отделения, в смысле ускорения ответов на запросы или срочного доставления различных ведомостей, что непосредственного отношения к розыску иметь не могло, и почерпнуть из них какие-либо данные о моей чисто розыскной работе департамент полиции – не мог; зная это, а также убежденный опытом, что департамент полиции всю розыскную работу свел к чисто канцелярской отписке, я действительно не торопился с ответами на подобные запросы, считая более целесообразным уделять возможно больше времени на специальную розыскную работу. Как на пример канцелярского отношения департамента полиции к деятельности охранных отделений, могу указать на следующий факт: в один из отчетных месяцев мною была представлена в департамент полиции сводка агентурных сведений, полученных по пяти губерниям за месяц, с указанием произведенной на местах разработки и руководящих указаний, данных районным отделениям. Казалось бы, что для департамента полиции эта сводка (том толщиною 1 верш.) должна была дать богатый материал для преподания руководящих указаний на места и разъ-яснения неправильности разработки сведений. Между тем, департа-мент, не давая никаких указаний по существу, мне написал лишь следующее: «по поводу представленной вами сводки за отчетный месяц, департамент полиции считает себя «вынужденным указать, что сводки эти представляются в департамент не «применительно к циркуляру № <пропуск>, как сказано в вашей препроводительной бумаге, а «во исполнение» означенного циркуляра». Несомненно, что подобное отношение департамента полиции к чисто розыскному делу, мешавшее нормальной работе отделения, не могло развивать в провинциальных розыскных органах желания работать.
В заключение этого пункта могу сказать смело, что департамент полиции, стоя далеко от местных розыскных органов и увлекаясь канцелярской работой, менее чем кто-либо может, при настоящей постановке дела и личном составе, дать правильное освещение розыскной деятельности охранных отделений, и в этом отношении большего внимания заслуживает оценка результатов деятельности самими революционерами, испытавшими на себе эту работу, которые, признав невозможность революционной работы в Киеве, благодаря широкой осведомленности отделения, посвятили в своих изданиях целый ряд статей, в том числе и в № 5 «Революц[ионной] мысли»212 за 1909 год, специально мне, в коей ярко рисуется работа отделения, приведшая к разгрому и уничтожению революционных организаций в Киеве, фактически не существовавших после этого здесь, за исключением отдельных лиц, не имевших влияния на массы. Если же департамент полиции, давая отзыв обо мне сенатору Трусевичу, оценке революционеров не придавал значения, то, полагаю, должен был бы принять во внимание свои собственные агентурные сведения, по которым я был нежелателен для революционеров за свою работу, почему, с целью покушения на меня, выехали в Россию из-за границы два революционера: Слетов и Минор213, о чем я был поставлен в известность телеграммой директора департамента полиции, с предупреждением об осторожности и принятии мер к личной охране. Полагая, что все вышеизложенные обстоятельства, в особенности в части, касающейся моих повышений по службе, в бытность директором департамента полиции сенатора Трусевича, были небезызвестны сенатору при составлении всеподданнейшего доклада, но почему-то в докладе не упоминаются, и сенатор Трусевич, повышая меня по службе, сам себе противоречит, указывая в докладе на мою неопытность в деле розыска и несоответствие занимаемой мною должности начальника охранного отделения.
33) В конце доклада сенатор Трусевич указывает, что после события 1 сентября я приступил к обыскам, назначение коих для сенатора неясно. По сему вопросу имею честь доложить, что так как после покушения Богрова мое убеждение в том, что террористическая группа существует, – не ослабло, а наоборот, я был твердо убежден, что выстрел Богрова был лишь сигналом к террористической деятельности группы, и что члены ее, оставшись невыясненными, могут в ближайшее время произвести покушение на Священную особу Государя Императора, то, естественно, что я прежде всего обратился к связям Богрова не только среди революционеров, но и в обществе, где вращался Богров, ибо террористы могли искать и найти себе, при содействии Богрова, убежище, и произвел там обыски.
34) В заключительной части доклада сенатор Трусевич формулирует обвинения, предъявляемые мне, терминами «бездействие и превы-шение власти».
«Превышение власти» он усматривает в том, что я «в нарушение возложенных на меня обязанностей по обеспечению безопасности во время киевских торжеств, а равно вопреки существующему порядку и распоряжениям департамента полиции, допустил Богрова в Купеческий сад и городской театр», а «бездействие власти», по мнению сенатора Трусевича, я проявил, «не войдя в тщательное обсуждение донесений Богрова и оставив таковые без надлежащего исследования».
Таким образом, если признать правильным определение сенатором Трусевичем свойства и характера тех моих действий по службе, которые подлежат ныне исследованию в Государственном совете, то к обязанности моей относится объяснить, соответствуют ли вышеозначенные мои действия признакам преступных деяний, предусмотренных ст. 338 и 339 Улож. о наказ.
По точному смыслу ст. 338 «превышением власти признается, когда должностное лицо, выступив из пределов и круга действий, дол-жности его предписанных, учинит что-либо в отмену существующих узаконений или примет такую меру, которая могла бы быть принята не иначе, как в силу нового закона, или самовольно решить какое-ли-бо дело, или сделает какое-либо распоряжение, которое оно без раз-решения начальства сделать было не в праве» (Реш. угол. кассац. деп. 1870 г. № 377).
Однако, из вышеизложенных объяснений моих Государственный совет благоволит усмотреть, что я ни в чем не выступил из пределов и круга действий, законом мне предоставленных, а равно не нарушил ни одного из существовавших предписаний и распоряжений своего начальства. Во всех действиях своих я стремился к единой цели – достигнуть наибольшего и действительного обеспечения безопасности высоких особ во время киевских торжеств, руководствуясь при этом не только указаниями и распоряжениями начальства, но и собственным служебным опытом.
Оценивая все события конца августа и начала сентября 1911 г., сенатор Трусевич, конечно, мог отметить в моих действиях и распоряжениях те или иные недочеты; но эти недочеты сами по себе не могут быть отнесены к бездействию или превышению власти, а должны были произойти помимо моей воли, как и со всяким другим, в той обстановке и при тех обстоятельствах, в которых мне в то время пришлось действовать: с одной стороны, ко мне поступило донесение Богрова, – человека, которого я знал не один год и не верить которому у меня не было ни малейшего повода, – что во время киевских торжеств имеет быть совершен террористический акт лицами, только ему одному до некоторой степени известными; а с другой стороны, у меня не было возможности немедленно и без его содействия выяснить и обнаружить тех злоумышленников, которых надлежало обезвредить во что бы то ни стало и притом безотлагательно.
Все это создало безусловную необходимость допустить Богрова в Купеческий сад и городской театр, раз этого требовал ход розыска; следить же за ним, как ранее было доложено, я не имел решительно никакого основания; напротив, такая «слежка» неизбежно повела бы к провалу как самого Богрова, так и всего дела, не принеся решительно никакой пользы. Усматривать здесь «бездействие власти» мог бы, пожалуй, кто-либо другой, но только не сенатор Трусевич, близко знающий обстановку и условия, в которых приходится работать чинам охраны.
Не могу не отметить в заключение моего объяснения Государственному совету, что, ввиду возможности весьма распространительного толкования ст. 338 и 339 Улож. о наказ., закон сам полагает ему известные границы; так, в ст. 340 (п. 2) указано, что не почитается превышением власти. «когда чиновник или иное должностное лицо, в каких-либо чрезвычайных обстоятельствах, возьмет на свою ответственность принятие также чрезвычайной, более или менее решительной меры, и потом докажет, что оная, в видах государственной пользы была необходима, или что по настоятельности дела он не мог, без видимой опасности или вреда для службы, отложить принятие сей меры до высшего на то разрешения», в решениях же 1868 г. № 347, 1881 г. № 110 и друг. Правительствующий Сенат по уголовному кассационному департаменту разъяснил, что, говоря о превышении власти, закон имеет в виду только деяние, совершенное умышленно. В моих же служебных действиях нет признаков злонамеренного превышения или преступного бездействия власти. В событии 1 сентября 1911 г. главную роль сыграл несчастный случай, предвидеть или предупредить который было не в моей власти. По за-кону (ст. 5 Улож. о наказ.) «зло, сделанное случайно, не только без намерения, но и без всякой со стороны учинившего оные неосторожности, не считается виною».
По сим основаниям, я не могу признать себя виновным в тех преступных деяниях, которые сенатор Трусевич приписывает мне в своем докладе.

Подполковник Кулябко.

ГА РФ. Ф. 271. Оп. 1. Д. 26. Л. 40–67. Типограф. экз.

Электронную версию документа предоставил Фонд изучения наследия П.А.Столыпина