Россия

Вчера был очень трудный день. С утра начала переговариваться о статье или письме, протестующем против курсисток. Милюкова мне сказала, что ее муж отстранился в газете от всего, кроме политики. Твердо И. Гессен занял все позиции. Но на этот раз он сразу отнесся так, как было надо. Обещал напечатать мое письмо. Но через Нечаеву курсовые дамы и профессора узнали содержание и по-профессорски испугались. Они все думают, что можно домашними средствами бороться с отупеньем и огрубеньем молодежи. А я уверена, что нельзя. Сначала Нечаева, потом Д. Гримм по телефону просили меня, в интересах молодежи, снять письмо. «Не надо давать оружие правым». Я с этими аргументами не согласна, но, считая, что Гримм...

Душа все еще полна Толстым. Его уход поднял в мире еще не бывалую волну. В течение двух недель мы точно слышали дыхание всего человечества, которое думало, горевало, радовалось, гордилось. И надо всем этим сияло ясное и глубокое сознание, что, уходя, Толстой на мгновенье открыл перед нами дверь в бесконечность. Она закрылась за ним, но мы что-то видели. И этого ощущенья никогда уже нельзя забыть. Только теперь, когда он ушел от нас, я поняла, что, пока он был жив, между нами был человек, настоящий, подлинный, физический человек, такой же, как мы и в то же время дававший нам живую связь с бесконечностью. И со всех сторон слышно одно — он не умер, он с нами. Женичка говорит мне: «Когда я думала о Комиссаржевской, мне трудно было поверить, что она умерла. О Толстом я просто знаю, что он не умер».

В феврале месяце 1909 года Начальником Московского Охранного Отделения Полковником фон-Котеном в Департамент Полиции были представлены агентурные сведения об образовании революционной организации, именуемой “Союз народной мести”. К этим сведениям был приобщен экземпляр программы “Союза”, исполненный крайне неискусно на полулисте писчей бумаги при помощи гектографа...

Дорогая Пичужка! Не потому я замолчал, что времени или материалу для письма нет, а потому, что ждал от тебя обещаннаго большого письма 1...* (...) Что тебе сказать о себе? Вернулся я в Мюнхен и подвожу итоги своим двухмесячным странствованиям по Европе, а отчасти и двухлетнему пребыванию в Германии. Ибо как я уже тебе писал, я рассматриваю первую половину своего плана - знакомство с практическим движением - в общих чертах законченной и перехожу к выполнению второй половины - пересмотру и увеличению своего тео- ретическаго багажа.

Теперь у нас будут богатые сведения о вашей деятельности1, — а также о Зин. Фед. Жученко2, Каплинском3 и т. д. Пишете ли вы свои воспоминания? Думаете ли вы поделиться с нами? Пора! — пишите, а то о вас говорится теперь много, а будет говориться еще более. Мне хотелось бы и ваш голос слышать при чтении этих материалов. Неужели вы глухи к тому, что будут теперь говорить о вас? А вы могли бы много рассказать, даже и после того, что мы знаем и от Бакая, и от Меньщикова и других. Мне хотелось знать ваш взгляд на Азефа, — и вашу критику моих сведений и моего взгляда на него!

Ну, наконец-то, Пичужка, я покончил свои наиболее неотложныя работы и получил возможность поговорить с тобой толком. Так давно уж не говорил! Так давно, что даже не знаю с чего начать. Пожалуй, начну с ответов на* вопросы*, которые ты задаешь мне в конце письма, а там уж само собой придет и все остальное... Итак, ты спрашиваешь: что я делаю? Что впереди? Когда увидимся? Буду отвечать по порядку.